приблизилась к деревне, и на этот раз нас встречали не восхищёнными криками, а удивлёнными возгласами и недоумевающими взглядами.
— Эй, малец, — позвал я одного из орчат, играющих на улице. — Пробегись по деревне, зови всех на площадь.
Парнишка кивнул и пулей понёсся от одной хижины к другой, передавая приказ вождя.
Зугмор вдруг повернулся ко мне и рухнул на колени.
— Вождь… Прости, вождь, лучше просто убей, прошу! — взмолился он. — Я признаю, я зря… Я не хотел… Я думал как лучше…
— Поднимите его, — приказал я, даже и не думая слушать его причитания.
Зугмору дали пинков, и он нехотя поднялся снова. Из хижин и чумов начали выходить орки, молодые и взрослые, мужчины и женщины, старики и дети. Мы прошли к площади, на которой чёрной прогалиной виднелось старое кострище, и остановились там, ожидая, когда всё племя выйдет по моему приказу.
На нас удивлённо косились, особенно на Зугмора с его окровавленной мордой. Орчата, из тех, что посмелее, подбегали и разглядывали его, чтобы убежать снова, остальные смотрели издалека, гадая, что там опять затеял вождь. Вышли все, и брат Дургуз с женой, и старый слепой шаман, и Кара, и даже воины из других племён, жившие пока в наших казармах. Я решил, что пора начинать.
— Орки! — громогласно объявил я. — Сегодня мне бросили вызов!
Все затаили дыхание, ожидая, что произойдёт дальше.
— Трусливо, из засады! Тот, кого раньше звали Зугмором, решил, что из него получится вождь лучше, но не осмелился вызвать меня на честный бой, как подобает орку! — проревел я. — Он коварно нарушил традицию и посягнул нечестным способом на власть вождя! Что мы сделаем с ним?
Мои соплеменники завороженно смотрели на побитого Зугмора, понимая, что даже засада не помогла ему побить меня, а значит, нынешний вождь круче любых гор.
— Убить! — выкрикнул кто-то из толпы.
— Изгнать! Нет, на кол посадить! Повесить! — кричать начали наперебой, над площадью тут же повис невообразимый гвалт, словно бы это была колония чаек.
Я вскинул кулак, требуя тишины.
— Я называл Зугмора своим братом, доверял ему свою жизнь в бою, — сказал я. — И я пообещал ему, что он останется жить. Но жизнь эта будет хуже смерти.
— Ослепить! Отрубить пальцы! — снова заголосили орки, перебивая и стараясь перекричать друг друга.
Пришлось снова требовать тишины.
— Тот Зугмор, которого я знал, больше всего в жизни любил сочинять и петь песни, — сказал я. — Отрезать ему язык.
Бывший сотник закричал и забился в руках у своих конвоиров, попытался вырваться, но удар по раздробленному колену заставил его обмякнуть. Воины, привычные ко всякой грязной работе, выполнили приказ, а шаман даже что-то вложил ему в рот, чтобы остановить кровь. Зугмор после этой процедуры лежал на земле и тихонько скулил, как побитый пёс, но моё сердце оставалось холодным и жестоким. Предательства я простить не мог.
— Больше он не соблазнит своими речами никого. Как соблазнил нескольких своих копейщиков, отправившихся с ним в засаду, — сказал я.
Толпа снова забурлила, загомонила, требуя расправы ещё и над ними. Гултрог и остальные копейщики замерли на месте, с ужасом ожидая своей участи.
— Но они были обмануты коварством своего сотника, — продолжил я. — Впрочем, доля вины есть и на них. Они даже не попытались его остановить. Так что в следующем сражении они пойдут в первом ряду, без оружия, щитов и доспехов. Те, кто выживет, кровью искупят свой проступок. Те, кто не сможет… Станут уроком для остальных.
Всё племя застыло в тишине, удивлённое моей жестокостью и милосердием одновременно, а я покосился на своего бывшего друга.
— Унесите… Это, — приказал я. — И созовите воинов из остальных деревень. Завтра мы снова идём воевать.
Орочьи воины, навьюченные поклажей, как мулы, шагали по горной тропке длинной цепочкой, растянувшейся на добрые полкилометра. Я вёл их в неизвестность, потому что оставаться в деревне больше не мог, мне срочно было нужно кого-нибудь постукать. А враги теперь могли быть только на западе. Мне нужен был плацдарм, какая-то опорная точка, с которой и начнётся основное вторжение.
На этот раз я рискнул взять с собой всего сотню воинов, хоть и с некоторой опаской, потому что мы направлялись в единственное место, откуда мы могли ждать нападения. Я снова отобрал самых лучших воинов из всех подразделений. Не стал брать гоблинов, которые занимались тем, что обживали пещеры и шахты, хоть и предупредил их, что мы уходим в поход. Ну и дозорные остались на своих местах, теперь уже без усиления.
Некоторые из орков пытались меня отговорить.
— Зимой никто не воюет! — утверждал Гарул. — Никто!
Понятное дело, когда все усилия сосредоточены на том, чтобы банально дожить до следующего утра, тебе совсем не до боевых действий, но мы-то можем тянуть на запасах, и довольно долго. Наши охотники славно поработали, истребляя местную фауну.
— Значит, нас никто не будет ждать, — возразил я. — Застанем их врасплох.
Шаман только недовольно покачал головой. Его советы не всегда были полезными и мудрыми, и я теперь довольно часто их игнорировал.
Новым сотником копейщиков я назначил Лургуша из Белых Ястребов, и парень старался изо всех сил. Живой пример того, что случается с плохими сотниками, теперь бродил по деревне как неприкаянный, мыча и выпрашивая подаяние, которое ему почти никто не давал.
Я шёл впереди, указывая дорогу, хоть многие из воинов уже здесь бывали и заходили на чужую землю даже дальше, чем я. Первой целью нашего похода я выбрал одну из деревень, самую ближнюю к нам, которая пряталась на опушке большого леса. Скорее всего, нас увидят издалека, и мы обнаружим только пустые хижины, но всё равно нужно было попробовать. Долго прятаться в зимнем лесу жители не смогут.
Шли почти без остановок, днёвку я хотел устроить позже, когда мы почти подойдём к деревне, чтобы ворваться туда свежими и отдохнувшими. Я планировал дойти туда к ночи, немного передохнуть и сразу атаковать, мы хоть и не ночные существа, всё же внезапное нападение в темноте кого угодно застанет врасплох.
А если всё пройдёт гладко, то можно будет думать уже и о переселении.
Мы брели по тропе, распугивая местных птиц и зверей, и пусть даже в этот раз мы не распевали песни, всё равно издавали достаточно много шума. Воины пыхтели, рычали, ругались, вполголоса ворчали на холод, ветер и скользкие камни. Лицо и руки дубели на морозе, и я немного жалел, что опять попёрся в поход, но возвращаться было уже поздно.
Впереди всё так же выглядывали из-за облаков далёкие
