Это единственное, что я могу произнести честно и искренне.
Харуаки обнимает нас.
Коконе рыдает.
Проливать такие ужасные слезы, как у меня, – величайший грех. Слезы Коконе стекают мне на щеку, их чистота словно молча обвиняет меня. От этого мне еще печальнее.
– Я люблю вас, но, возможно, я предам вас.
Они смотрят на меня круглыми глазами.
– Простите. Что бы ни произошло, я буду делать все, чтобы спасти Марию. Я даже использую ваши чувства, чтобы ее вернуть. Возможно, я не сумею спасти Дайю. Возможно, я загоню его в угол. Но я правда, правда думаю, что хочу спасти его. Простите. Но я не могу желать этого всем сердцем. Простите. Простите, что я не могу желать его спасения всем сердцем, – мои слезы все не останавливаются. – Пожалуйста, простите меня.
Какое-то время мы стоим молча, обнимая друг друга.
Молчание нарушает Коконе.
– Ничего, – произносит она и всхлипывает. – У меня то же самое. Я могу делать что-либо только ради Дайи. Не ради самой себя, хоть Харуаки и хочет этого.
Она отодвигается от моей груди, выскальзывает из объятий и улыбается мне.
– Я прощаю тебя, Кадзу-кун, поэтому прости и ты меня.
Глядя на их слезы, я могу сказать лишь одно.
Как и у тех четырех фильмов, которые смотрит Дайя, я просто не могу представить себе, чтобы у этой истории был счастливый конец.
Где я допустил решающую ошибку?
Когда все пошло не так?
Если я ошибался с самого начала, значит, Дайя прав в своих попытках переделать мир?
Я не знаю.
Я не знаю, но нам надо идти.
К торговому центру, где расположен вход в «Кинотеатр гибели желаний».
К Дайе.
К Марии.
Но прежде я врежу в свое тело напоминание о том, что я сбился с пути.
Да, я сделаю это с той частью меня, которая обладает силой давить «шкатулки». С правой рукой.
А потом –
Я пойду смотреть финальные титры этой истории.
Сцена 4. Пирсинг в 15 лет (3)
95. Синий фон
КОКОНЕ (монолог) Пожалуйста…
96. Белый фон
КОКОНЕ (монолог) Пусть Дайя обретет истинное счастье.
97. Черный фон
98. Красный фон
♦♦♦ Дайя Омине – 11 сентября, пятница, 23.40 ♦♦♦
Я схожу с ума.
Происходящее на экране убивает все мои попытки думать и отправляет меня в прошлое, заставляя вспоминать прежнего себя. Мое мышление возвращается к тому, что было раньше. Я теряю чувство времени и места. Я в кресле? На экране? В прошлом? Меня это даже уже не волнует.
Я-на-экране, ученик средней школы, сидит, обхватив голову руками.
Он молчит, но я помню, что тогда творилось у меня в голове. И сейчас, вернувшись в прошлое, я повторяю те же мысли.
…Что я*[2] должен был делать?
…Что я* должен был делать?
…Что я* должен был делать?
Может, я сейчас и на пределе своих возможностей, но я по-прежнему помню свою цель. И буду упрямо цепляться за свою цель, так что реагировать на все буду автоматически, в каком бы хаосе ни пребывали мои чувства.
Кадзуки Хосино направляется сюда.
Я собираюсь победить его и вырвать Аю из его когтей.
А потом мы изменим мир.
И тут дверь открывается.
Мои глаза вновь обретают фокус и смотрят в одну точку.
– Такое чувство, будто мы сто лет не виделись.
Там стоит Кадзуки Хосино.
Я тоже встаю, сражаясь с бессилием, нагоняемым «Кинотеатром». В норме, думаю, встать мне было бы проблематично. Я трогаю серьгу, чтобы прибавить себе сил, и поворачиваюсь к Кадзу.
– Да, у меня такое же ощущение, – отвечает Кадзу с равнодушной улыбкой.
Он держит в руках простой пластиковый контейнер. Что еще он мне приготовил? Я решаю не тратить время на обдумывание: все равно у него есть главное оружие – способность уничтожать «шкатулки».
Невольно у меня возникает мысль о состоянии его такой сильной, но покрасневшей правой руки.
– Кадзу, что у тебя с рукой?
Его правая кисть перебинтована. И кровь проступает сквозь бинты.
– …Это символ, – коротко отвечает он и замолкает.
– Он вдруг ни с того ни с сего порезал себе руку ножом. Наверняка останется шрам… Честно, я понятия не имею, зачем Хосии это сделал, – вместо Кадзу объясняет Харуаки.
Я нарочно ничего ему не отвечаю и отвожу взгляд.
И вижу – Коконе Кирино.
…Скрип.
Ничего удивительного, что, едва я вижу ее, мое сердце начинает болеть – чуть не останавливается. Оно, бедное, и так уже натерпелось из-за того, что рядом со мной сидит фальшивая кукла Кири; так что моя реакция на нее настоящую вполне понятна.
Однако мои чувства значения не имеют.
– И что ты собираешься делать теперь, Кадзу? Победить ты уже не можешь, и ты это знаешь. Ая Отонаси стала моим [рабом], – говорю я, исходя из предположения, что Янаги держала его в курсе событий.
Кадзу отвечает, даже бровью не шевельнув:
– Твое бледное лицо само говорит, чего стоят твои заявления, Дайя.
Это может звучать как провокация, но на самом деле он так выражает жалость.
Кадзу делает шаг вперед.
Мы стоим лицом к лицу.
Аа…
Сомнений больше нет.
Сражение, начатое нами еще в «Игре бездельников», закончится здесь.
– Ладно, давай уточним наши позиции, идет?
Кадзу лишь молча смотрит на меня.
– Сперва я собираюсь уничтожить «Кинотеатр гибели желаний». А потом я заставлю Аю воспользоваться «Ущербным блаженством» и забыть тебя.
Сначала я использую силу самого Кадзу, чтобы раздавить «шкатулку» Кири, а потом использую на Кири «Ущербное блаженство».
– А ты что собираешься делать, Кадзу?
– Я раздавлю твою «Тень греха и возмездие» – либо силой, либо дождусь конца дня. И ту копию, что ты дал Марии, я тоже раздавлю, – заявляет он, вынудив Аю приподнять бровь. – А потом я заберу Марию.
Ая отвечает с непроницаемым лицом:
– Это невозможно. Что бы ни случилось, я к тебе не вернусь.
Кадзу на миг прикусывает губу, но его пристальный взгляд, устремленный на меня, остается таким же твердым.
– Я… – он сжимает свой кровоточащий бинт, – …не отступлю.
Его ненормальное поведение меня несколько тревожит. Однако, прежде чем я успеваю ответить, происходит нечто неожиданное.
– Кадзуки-сан! – с этим воплем Янаги вскакивает с места и бросается к Кадзу. Поспешно перебираясь через разделяющие их кресла, она продолжает: – Убей мою «Тень»!
Несмотря на то, что для Кадзу это наверняка неожиданность, он реагирует устрашающе быстро. Без тени колебаний он протягивает перебинтованную руку в сторону Янаги.
