которой Дед Василий с Феофаном полегли. — на последних словах она обернулась, вперив в меня внимательный взгляд своих, отдающих холодом, васильковых глаз.
— Чудом спасся. — не стал вдаваться в подробности, просто пожав плечами.
Из разговора с Настасьей я вспомнил, что девчонка называла знахарку красивой. Ещё то, что все ухаживания и знаки внимания, оказываемые не только местными, но и приезжающими из других поселений, женихами, она безапелляционно отвергала.
Теперь же в словах девчонки можно было убедиться самому.
Несмотря на отсутствие косметики, мужскую одежду, кольчугу и, совершенно не вяжущийся со стройной фигурой, (которую не смогло скрыть даже воинское облачение) немаленьких размеров топор на поясе, выглядела знахарка эффектно.
Не слишком ровно подрезанные волосы цвета спелой пшеницы в беспорядке рассыпаны по плечам. Слегка бледную кожу, в обрамлении светлых прядей, разбавлял легкий румянец на щеках и нежная розоватость губ. Черты лица, особенно правильные и выразительные, довершала синева глаз, своим цветом напоминавшая о безоблачном январском небе. В этой, пронизанной ледяными нитями, синеве терялась возможность определить истинный возраст знахарки.
На первый взгляд ей нельзя было дать больше двадцати. Яркой энергией юности так и светило от хорошенького личика и ладной фигуры. Но стоило лишь заглянуть в, обрамленные пушистыми ресничками, глаза, как эта цифра вмиг умножалась в два, а то и в три раза.
— Ты думаешь, что спасся… Спасся… — задумчиво проговорила Таисия, продолжая морозить меня своим, прошивающим насквозь, взглядом. Повторила, словно пробуя слово на вкус и, вдруг поморщившись, прикрыла глаза ладонью, горестно покачала головой. — Нет. Не спасся. Никто не спасся!
— Чегой не спасся-то?! — переспросил, хмурясь, бородокосый. — Вона жешь он живой, спасся, значица!
— Ещё не спасся! И мы не спаслись!
— От чего я не спасся и при чём здесь вы? Одержимых ведь отвадили, вы в безопасности. Или это про то, что у нас с крестным впереди опасность? Так нас о том предупредили, что в конце пути ждёт, да и сам путь может оказаться непростым, улей всё-таки. — глядя на разом побелевшее лицо знахарки, весь румянец с которого сошёл в один миг, хотел подхватить её под руку, но Таисия сама вдруг шагнула навстречу.
Хрупкие девичьи ладони легли на мою голову, мягко, но настойчиво надавили, заставляя поднять подбородок выше. Побледневшее, но все ещё остающееся красивым лицо приблизилось почти вплотную. Колкий взгляд расширенных, немигающих глаз уперся, полностью перекрыл обзор, вынуждая и меня самого шире распахнуть веки. Да так, что в глазах вдруг искры замельтешили.
Девушка нежно глядит в глаза возлюбленному после долгой разлуки. Со стороны происходящее и впрямь можно было принять за сцену интимного характера, но на деле ситуация больше походила на осмотр у врача. Очень строгого врача.
— Не оглядывайся, смотри в глаза. Не о чём не думай. — каким-то отрешенным голосом произнесла Таисия, когда я попытался скосить взгляд на бородокосого, замершего в стороне с серьёзным лицом.
Пальцы её вдруг сильнее сжали голову, а зрачки расширились, почти заполнив собой всю радужку. При этом ощущение холода, доселе казавшееся лишь визуальной аллегорией, связанной с цветом глаз знахарки, и в самом деле начало пробирать, несмотря на относительно теплую погоду. Причём пробирать холод начал не снаружи, а наоборот. Словно где-то внутри распахнулось окно в ненастную зимнюю ночь и ледяной ветер ворвался сквозь него, засыпая все острыми, колючими снежинками и промораживая насквозь. Собственные глаза казались теперь двумя маленькими хрупкими льдинками — моргни и выпадут из глазниц, заиндевевшее сердце с трудом проталкивало густеющую кровь сквозь сосуды, а покрывшиеся инеем легкие вот-вот должны были замёрзнуть и замереть окончательно.
Не знаю, сколько времени длилась эта ледяная мука. В конце концов ладони Таисии отпустили мою голову, а сама она отпрянула, тяжело дыша. В тот же миг закрылось и окошко с ледяным ветром. Правда, ощущение внутреннего холода все ещё оставалось, но оно уже не было столь сильным, с каждой секундой сковывающая внутренности ледяная корка таяла.
— Прости, обычно это не так больно бывает. — проговорила знахарка, морщась и вытирая взмокший лоб.
Это что получается, меня морозила, а сама потела?!
— У меня внутри… всё как будто льдом покрылось. — ответил ей, натужно кашляя.
— Да нет, это только кажется так. Обычно я на прогляд тихо, да подолгу гляжу, там почитай и не чувствуется ничего.
— А меня, значит, помучить решила? — спросил шутливо.
— Тебя тяжко проглядывать, закрыт ты, спрятан, словно стеной огорожен. Хоть и пустой совсем, словно дитя, только народившееся. Никогда такого не видела! Только сейчас не об том. Я ведь будущее твое проглядывала, а это ещё вдвойне тяжелее.
— И все равно холодом до костей пробрало, попить бы, тепленького чего-нибудь. — ежась, кивнул в сторону, собравшихся вокруг костра, поселковых воинов.
Пока мы вели беседы и торговались со старейшиной, хозяйственные мужики, сопровождавшие Таисию, организовали костерок, повешали над ним котелок. И, судя по доносящимся из него, очень аппетитным запахам, что-то там такое вкусное готовили или подогревали. А мы с крестным как раз с утра позавтракать не успели.
— Идём. — двинулась в сторону костра знахарка, жестом приглашая следовать за ней. Но возле расположившихся кругом воинов останавливаться не стала, пошла мимо, лишь махнула рукой в сторону одного из них, попытавшегося идти с нами. — Отдельно сядем, то что сказывать буду, не для всех. — не оборачиваясь, вполголоса сказала Таисия.
— От своих людей скрываешься? Не доверяешь? — спросил я, под неодобрительным взглядом, шагающего рядом, бородокосого.
— Не в доверии дело. Не стоит им слышать того, что сказывать буду. Не в их силах бороться с тем, что может случится. Так и пускай об том их думы тяжкие не одолевают. — серьёзным голосом произнесла знахарка, обходя стреноженных лошадей, пасущихся рядом. — Да и, касаемо беды, свалившейся на наши головы, не все думают также, как мы с крестным твоим. Даже из тех, которые нынче со мной пришли, многие, также, как и Анисим, считают тебя причиной нашествия одержимых.
— И правильно делают! — ответил, скрипнув зубами от бессильной злобы на самого себя. Тут же, перед мысленным взором, пронеслись картины трагедий, случившихся в посёлке.
Парнишка, раздавленный тушей кусача. Плачущая девочка на руках у Настасьи, ставшая сиротой в один миг. Дед Василий, оставшийся сдерживать тварей ценой своей жизни…
— Коли сам вину свою признал, уж ту вину можешь надвое делить. — махнула рукой Таисия, прерывая очередной мысленный образ, отзывающийся в душе тоскливой тянущей нотой. И добавила: — Но, если и дальше станешь сердце на части рвать печалью о павших, не управишься с тем, что ждёт тебя впереди! Мертвых оплакать завсегда успеешь, твоё дело теперь живых уберечь.
— От чего
