и Верд остались. Отец наирей, усевшись обратно за подставку для письма, на которой лежал недописанный свиток, поднял на них вопросительный взгляд. Первым заговорил Сойр.
— Брат Верд преступил правила, отец наирей. В них сказано: «Да не войдёт чуждый в стены брастеона, ибо неизвестны намерения его, и да не смутит умы братий». Не до́лжно ли ему понести наказание?
Отец наирей так долго, не мигая, смотрел на брата Сойра, что тот занервничал.
— Брат Верд преступил правила нашего брастеона, — наконец сказал отец наирей, — И этим соблюл заветы Первовечного. Каково пятое наставление Светлого завета, брат Сойр?
— Помогай злополучному, если ты в силе, не глядя ни на лицо его, ни на одежды его, ни на кошель его; будь он человеком ли, птицей ли небесной, зверем ли.
Отец наирей мягко кивнул, прикрыв глаза.
— Светлый завет превыше всех правил, брат Сойр, и если ты сомневаешься, как поступить, ищи ответ в наставлениях Первовечного, а не в человеческих законах.
Сойр смиренно склонил голову.
— А в следующий раз для разрешения подобных обстоятельств зови меня, пока я наирей этого брастеона. Ступай.
Сойр поклонился и выскользнул из кабинета, оставив Верда наедине с отцом наиреем.
— Теперь слушаю тебя, брат Верд.
— Этот мальчик сказал, что харратские шурви направились в Йорсунь и сожгли её тоже, — взволнованно начал Верд. — Они же на ней не остановятся, следом будет Керца, а за ней…
— Хьёрта, откуда ты родом, — закончил за него отец наирей. — Да, возможно, так и будет.
— Но ведь мы им поможем? Нас не так много, как шурви, и мы пешие, но умения скетхов превосходят умения любых воинов в разы, мы справимся и меньшим числом!
— Ты предлагаешь пойти на харратов? — Во всегда ровном голосе отца наирея сквозило изумление. — Но скетх, проливший кровь, не сможет превоплотиться в Йамаране. Даже если пойдут только старшие и наставники, Вассальство останется без новых клинков как минимум на десять лет, это недопустимо. Не говоря уж о том, что это не наше служение, это работа бревитов и Чёрных Вассалов.
— Но ни бревиты, ни Вассалы не вмешаются! — Верд поднял переполненный мольбой взгляд. — После переворота и полгода не прошло, в Хисарете всё ещё неспокойно, основные силы стянуты к столице, и церос Астервейг-иссан не отпустит от себя ни тех, ни других. Да они и не успеют. Даже получить весть о нападении харратов не успеют; и кто, как не мы, в силе защитить Гриалию и её народ? Не в этом ли наше служение?
Отец наирей поднялся из-за подставки для письма и очень долго смотрел на Верда, но тот не опускал глаз, — наоборот, взгляд его становился всё твёрже.
— Ваше служение, брат Верд, — твоё и остальных амарганов, — очень медленно и очень тихо начал отец наирей, — в том, чтобы защищать Гриалию и её народ, превоплотившись в Йамаранах. Наше служение — моё и остальных наставников — в том, чтобы достойно подготовить вас к Превоплощению и переложить ваш арух в клинок. Служение бревитов и Чёрных Вассалов при новом церосе осталось прежним: защищать Гриалию, её народ и её цероса, повинуясь его воле, с момента начала своей службы, пока не исчерпают силы. И каждый будет заниматься своим делом, такое моё последнее слово.
— Служение бревитов и Вассалов прежнее, вот только в обратном перечисленному вами, наставник, порядке — церос теперь стои́т превыше страны, — тихо ответил Верд, краешком сознания ужаснувшись собственной дерзости, но сейчас было не до послушания и почтительности — в Хьёрте оставались его мать и сёстры.
— Политические игрища не касаются скетхов, — монотонно отчеканил отец наирей. — Мы принимаем нынешнего цероса — раз уж род прежнего прерван — как и положено принимать цероса: наместником Первовечного в Бытии.
— Но все мы слышали, какие вести привёз брат веледит…
— …и они не должны занимать наш разум. — Голос старца стал жёстче. — Иди и продолжи прерванное молитвенное упражнение, брат Верд.
— А как же пятое наставление Светлого завета, наставник?
Глаза отца наирея впервые на памяти Верда сверкнули чем-то колким, зазубренным, похожим на раздражение, но заговорил он мягко:
— Видишь ли ты сейчас злополучного, брат Верд?
Верд помолчал. Отец наирей пристально смотрел ему в лицо, ожидая — требуя — ответа, который он и так знал.
— Нет, — упавшим голосом сказал Верд.
— Слышишь ли крик о помощи?
Верд почувствовал себя так, словно из него вытащили хребет и теперь телу не хватало жёсткой опоры: невыносимо тяжёлыми стали руки, плечи, голова. Он понял, к чему ведёт отец наирей, и это казалось таким же слабовольным и до крайности подлым, как удар ножом в спину во сне, как подножка слепому от его же поводыря.
— Нет.
— Знаешь ли наверняка, что в Хьёрте нуждаются в помощи? Или просто предполагаешь?
Ответить на этот вопрос язык у Верда уже не повернулся — отяжелел и намертво прилип к нёбу. Нынешний церос убил цероса по крови, занял престол. Наместник ли он Первовечного в Бытии? Справедлив ли его суд? Отец наирей, преемник Первовечного в Варнармуре, несёт служение по Светлому завету, не согласуясь с его наставлениями, а подгоняя их под обстоятельства удобными трактовками. Непреложны ли его решения?..
Настаивать на ответе отец наирей не стал.
— Ступай, брат Верд. Ты всё понял. К тому же, срок твоего служения ещё не наступил.
«Я всё понял, — думал Верд, бредя длинным каменным коридором. — Истинное служение должно подчиняться не срокам, а необходимости».
* * *
Тело Верда сидело недвижно, очень прямо и напряжённо, словно он пребывал в глубоком молитвенном сосредоточении. Разум его тревожно метался и, если бы мог мерить шагами внутренний двор брастеона, — мерил бы. Но он был заперт внутри головы, как сердце Верда — внутри грудной клетки, как его арух — внутри его тела. Одним лишь арухом поступка не совершить, даже если ты амарган. Но начинается всё с него: именно арух делает первый шаг и увлекает за собой сердце. Но человек склонен слушать разум, а тот с велениями аруха часто не согласен.
Верд уже не молился. Он сделал то, чему его научили в Варнармуре: вернул устойчивость беспокойному уму, не позволяя ему носиться по воспоминаниям и картинам возможного будущего — одна страшнее другой. Верд запер его в сиюминутном моменте, исследуя сложившуюся ситуацию, пытаясь отринуть всё наносное — разочарование и страх, — сосредоточившись на главном. «Я — не моя обида. Я — не моё беспокойство, — мысленно твердил он. — Кто же я? Кто я? Я — желание стать Йамараном? Я — потребность служить Гриалии? Я — жажда спасти Хьёрту?» Он знал, что верное решение диктует истинная суть. Но как же сложно найти в наслоении стремлений и чаяний, как в ворохе складок шёлковых тканей, самое важное, самое
