повлиять, потому что любое движение, любое ощущение настигало его — маленькое пшеничное зерно — с опозданием, отставая от действительности, как гром отстаёт от молнии. Он ничего не мог сделать, лишь только порадоваться, что его тело всё делает само, может быть — ведомое арухом, может быть — мускульной памятью, но никак не разумом, пребывающим в странном киселеобразном отупении. Интересно, похоже ли это на то, что проживает во время боя Йамаран?
Верд не смотрел по сторонам, но видел всё: и летящие мимо стрелы, и протыкаемых копьями сельчан, и раздвоенные языки, свисающие из пенящихся окровавленных пастей кавьялов, и перекошенные рожи шурви под мохнатыми остроконечными шапками, и тех из них, кто нападал на него спереди, справа, слева и даже сзади. Верд смотрел перед собой, сосредоточенно полуприкрыв глаза, но видел всё вокруг себя, даже за спиной.
Римар, расправившись с очередным кавьялом и его седоком, оглянулся на Верда — на залитых кровью губах сверкнула по-мальчишески задорная улыбка, и Верд хотел улыбнуться в ответ, но не успел: Римар резко присел, уходя от удара копья ему в затылок, тут же, не успев подняться, перехватил на глефу летящий болас. Пока ремни с подвешенными к ним камнями со свистом заматывались вокруг рукояти глефы, грозя вырвать её у Римара из рук, он не заметил подскочившего к нему со спины кавьяла — или просто не успел на него среагировать. Верд крикнул, но было поздно: всадник копьём пригвоздил Римара между лопаток к раскисшей от крови земле, как жука булавкой.
Верд едва не пропустил налетевшего на него шурви, но принял его на конец глефы. Остриё пронзило раззявленную пасть кавьяла, вышло из затылка и насквозь пробило горло всаднику. Ладони Верда заскользили по крови, льющейся по наклонённому древку. Обратным концом глефа упёрлась в землю, но на ней повисли два слишком тяжёлых тела, и древко сухо хрупнуло, переломившись. Шурви и кавьял одним целым рухнули наземь, а следом уже напирал другой всадник. Верд перехватил обломок глефы лезвием вперёд, полоснул по горлу кавьяла, тот начал заваливаться на бок, а всадник беспорядочно лупил по сторонам боласом в надежде зацепить Верда. Не зацепил, но тому не хватило второй, отломанной части глефы, чтобы успеть закрыться от другого шурви, подоспевшего на подмогу. Бок Верда копьё пробило так глубоко, что он не сразу смог вырваться, и этого хватило, чтобы второе копьё успело проткнуть ему спину, а потом что-то тупое тяжело прилетело Верду по затылку. Мир заклокотал у самых губ забродившей переспелой смородиной и канул в полную, бездонную, беспроглядную черноту. «Но разве Небытие — это не свет Первовечного?» — только и успел подумать Верд, оседая.
Тьма обступала его со всех сторон. Она шевелилась, колыхалась, скрипела старым тележным колесом, приносила осколки незнакомых голосов, проблески подрагивающего света и всплески боли.
— Баррахушар, баррахушар! — умиротворяюще повторяли где-то над ним, и чьи-то тяжёлые и прохладные, словно могильные камни, ладони прижимали Верда к жёсткому, зыбко покачивающемуся, не давая пошевелиться.
— Тэр амишар иррахат? — разрывало пропитанный горячим металлом воздух резкое, требовательное.
— Хац иргуй, аса, хац иргуй, — отвечал на это первый, умиротворяющий голос.
Таким голосом мог говорить отец наирей в возрасте полусотни лет. А сколько отцу наирею сейчас? Младшие амарганы думали, что не меньше восьмидесяти, но старшие уверяли, что не меньше восьмидесяти ему было ещё двадцать лет назад — тогда, когда они сами только пришли в Варнармур.
— Ашаратэ, — говорил умиротворяющий голос совсем близко к Верду. — Ашаратэ, шурвитхар!
А через какое-то время издалека вновь доносилось грубое и властное:
— Тэр амишар иррахат?
И опять:
— Хац иргуй, аса, хац иргуй.
«Шурвитхар… — спелёнатый в душную тьму разум Верда выхватывал отдельные знакомые слова, но для того, чтобы понять смысл сказанного, их не хватало. — Шурвитхар по-харратски — воин. Ашарат — умение. Хац — время. Иррах — смерть. Смерть у харратов — всадник в костяной маске кавьяла: может увезти к солнцу на своём седле, может сожрать, а может привязать за ноги к кавьяльему хвосту и волочить по степям, пока с тебя не слезет вся кожа. О чём они говорят? Настало ли время Ирраху забрать умелого воина или ещё нет?»
Ночь государственного переворота в Гриалии
Этой ночью по гулким коридорам твердыни цероса метались крики: одни переполнялись злой лихостью, другие — страхом. Последние то и дело срывались на отчаянный визг и плач.
Старшие Вассалы, преданные Астервейгу, следовали плану и, не наводя лишнего шума, точными и почти безболезненными движениями вырезали всех высокопоставленных персон, особо преданных Найриму-иссан. Младшие Вассалы занимались «дичью помельче» и очень быстро забыли и про план, и про тишину, и про безболезненность. Они впервые хлебнули крови, а кровь невинных пьянит сильней любого дурмана. Большинство из младших Вассалов — вчерашних учеников, так неосторожно познавших свою силу и власть, моментально обезумели от вседозволенности и безнаказанности и устроили грязную резню — загонную охоту на слуг Найрима, убивая даже тех из них, кого трогать нужды не было. Верховодил этой черноплащной сворой Арва, он же свернул шею одному из своих — первому посмевшему возразить против неоправданной жестокости. Этот миг окончательно расколол ряды младших, ещё не забывших своё жёсткое и не всегда честное соперничество на учебном плацу. Большинство поддержало Арву — из жажды власти или из страха перед ним. Остальным пришлось разбегаться и спасать собственные шкуры по одиночке — каждый был сам за себя. Этой ночью живых из твердыни не выпускали — никто не должен был разнести весть раньше времени. Эта ночь идеально подходила не только для казни прислужников прежнего цероса, но и для сведения счётов с главными своими конкурентами, поэтому упившийся чужой смертью Арва бросил свою свору пировать в их беззаконии, а сам отправился по ещё горячему следу Тшеры. Он гнал её каменными переходами, всё туже затягивая на её шее петли круто извивающегося коридора.
— Я найду тебя, птенчик! — насмешливо кричал Арва звонким, слишком юным для его двадцати лет голосом. — Найду и ощиплю твои пёрышки, чтобы не повадно было так высоко взлетать! Боишься меня, птенчик? Ты где-то рядом, я чую жар твоего страха. Выходи, я всё равно тебя найду раньше, чем ты найдёшь защиту у кого-то из старших! Мы внизу, а все старшие Вассалы — в верхних залах!
Тшера, прильнув спиной к неровной стене, бесшумно глотала полуподвальный воздух, пытаясь отдышаться. Она не боялась Арву, но знала, что живой её этот садист не отпустит, а поднять Йамаран на одного из своих, пусть и гниду, не могла, как не смогла
