— Я бы точно всех спас! — заявил Бад.
— Я бы Вам помог, — улыбнулся корабельный механик. Лейтенант Лас обычно говорил мало, в карты не играл и почти не пил, поэтому его заявление вызвало целую бурю смешков и веселых подначек.
— Что за люди, любые разговоры сведут на баб, — сказал капитан, проходя мимо. Он подошел к роялю, поставил на него бокал с вином, сел на стул, поднял крышку и начал играть.
Это была «песня русалки» из оперы Тука. Капитан играл хорошо и все разговоры сразу смолкли.
— Что это ты весь вечер с корабельного доктора глаз не сводил? — спросил Бад, когда мы стояли на корме и курили.
— Заметил?
— Трудно было не заметить. Такое ощущение, что ты его сожрать хотел.
— Не знаю, — честно признался я, — раздражает он меня, а причину понять не могу.
— Да все они тут, — начал было Бад, но не закончил. Он докурил папиросу и выбросил окурок в воду.
— Все они здесь странные, — закончил Бад, пожелал мне спокойной ночи и пошел спать.
Я почистил зубы, умылся и лег в постель. Сон не шел. От выкуренных сигар и папирос кружилась голова и было сухо во рту. Я встал, выпил воды и выключил верхний свет. Проклятая бессонница. Я лежал в полной темноте. Прямо передо мной на стене должен висеть карабин. Я не мог его видеть, но чувствовал. Оружие имеет свою, ни на что не похожую энергетику. К черту все. Я закрыл глаза и вспомнил войну.
Варды не спешили атаковать. Они подвели два 45-мм орудия и били по нашим окопам прямой наводкой, пока их не накрыла, оставленная нами на мысу, 100-мм пушка. Блиндаж Бада был разбит, и он перебрался поближе ко мне. Позиции, перекопанные артиллерийским огнем, из сплошной линии окопов превратилась в небольшие очаги сопротивления, где в полузасыпанных траншеях сидели по четыре — пять десантников.
Когда варды сообразили, кто уничтожил батарею, они накрыли рыбацкую деревню огнем из крепостных орудий и превратили ее в груду обломков, наша единственная пушка замолчала.
В три часа они пошли в атаку, и мы наконец, сошлись в рукопашную. Вардовский пехотинец вооружен однозарядной винтовкой Ума, она длиннее десантного карабина и снабжена трехгранным штыком, который оставляет ужасные рваные раны. Я задержался в окопе до последнего и вылез только после того, как мимо меня пробежал лейтенант Руг с безумно выпученными глазами.
— В атаку! — кричал он перекошенным ртом и размахивал шпагой.
— Пошли, — выдохнул Бад и мы полезли на бруствер.
Я выстрелил в приближающегося пехотинца из карабина и отбросил его в сторону, патронов больше не было. Передо мной уже схватились те, кто первыми бросились в атаку. Солдат с разбега ударил Руга штыком, попробовал выдернуть винтовку, застрявшую в тощей груди лейтенанта, но не успел. Я застрелил его из револьвера, потом застрелил еще одного. Вокруг творилось, что-то невообразимое. Люди уничтожали друг друга всеми возможными способами, дрались короткими абордажными саблями, били прикладами, кололи штыками. Вардовский офицер выстрелил в меня почти в упор, но промахнулся и тут же сам упал. Оглохший от стрельбы и криков, я скатился в ближайшую воронку и принялся перезаряжать револьвер. Вслед за мной свалился Бад, он держал в каждой руке по десантному корду.
— Как я его, а?!
— Кого? — не понял я.
— Офицерика, который хотел тебя убить.
Бад переломил стволы и засыпал нас горячими гильзами.
Атака захлебнулась. Стрельба смолкла. Пехотинцы подхватили раненых и ушли.
Мы так и остались в воронке. К нам прибились два моринера из чужого взвода.
— Что у тебя с патронами? — спросил Бад.
Вместо ответа я показал пустой подсумок.
— А у вас?
— Есть немного, господин моринер-лейтенант, — ответил пожилой десантник. Ворот его гимнастерки был разорван, на ухе запеклась кровь.
— Мы тут в воронке долго не просидим, — сказал Бад, — надо отползать к окопам.
— Ты, — он ткнул пальцем в одного из десантников, — отходишь вместе с господином лейтенантом, мы прикрываем. Понятно?
— Так точно.
Мы выскочили из воронки и, пригибаясь, побежали к траншее. Бад беспокоился зря, по нам никто не стрелял. Пока не началась новая атака, я разыскал свой карабин, хоть и без патронов, но он мог еще пригодиться.
Меня позвали в командирский блиндаж. Все десантники собрались в центральном укреплении. Больше никто не думал о флангах. Да и некому было думать. Люди сидели на дне окопа, грязные, уставшие, с остановившимся взглядом.
На позиции осталось тринадцать человек. Когда я вошел в блиндаж, мне сказали, что окровавленный, обмотанный грязными бинтами человек на носилках, супер-лейтенант Бас. Он смотрел на меня одним налитым кровью глазом и мучительно стонал.
Вестовой вышел и мы остались одни. Я подошел к командиру и наклонился к самому лицу.
— Вы хотели мне, что-то сказать?
Бас шевельнулся и закряхтел.
— Подкрепления не будет.
Я смотрел на него и молчал. Все, что может сказать мне супер-лейтенант Бас, я уже знал и так.
— Оставлять укрепления нельзя. Вы поняли?
— Понял.
— У меня просьба, — Бас захрипел, видимо ему было очень больно, я подумал, что он больше не сможет говорить, но лейтенант справился, — застрелите меня, я сам не могу.
Он был ранен в голову, в живот и грудь. Я вытащил у него из кобуры револьвер, взвел курок и приставил к голове командира.
— Спасибо. Позиции не оставлять.
Я выстрелил.
Когда я вышел, все уставились на меня.
— Мы уходим.
В овраге, мы забрали доктора и раненых.
От деревни почти ничего не осталось, большинство домов были разрушены, обломки еще горели. Я приказал поискать артиллеристов, но живых не нашли. Нам повезло. На пристани, в стороне от деревни, осталось несколько целых рыбачьих лодок.
— Надеюсь, в этот раз Вы не собираетесь оставаться? — спросил меня Сол. Доктор был ранен шальной пулей в плечо, тугая повязка пропиталась кровью.
— Вместе поплывем, — ответил я.
— А как же мины, — спросил Бад, — руками будем отталкивать?
— Попробуем пройти, другого выхода не вижу. Хочешь остаться?
— Ну, уж нет, — Бад ухмыльнулся и полез в лодку.
Я просидел на гарнизонной гауптвахте три дня. Я почти не вставал с жестких нар и все время спал. Мне снилась семья, жена и дети. Я просыпался, ел пустой суп с черствым хлебом и снова засыпал, чтобы, хоть во сне, побыть с родными. Иногда появлялся супер-лейтенант Бас, кряхтел и осуждающе смотрел единственным глазом, иногда в мой сон врывались круглые рогатые мины, и я руками отталкивал их. Я старался делать это, как можно аккуратней и нежнее, и мины превращались в Эн, и я не хотел просыпаться. Вечером, третьего дня, меня вызвали к адмиралу.
