Во все стороны стелилась ярко-синяя каменная равнина, покрытая сетью белых линий, разбегающихся от колодца. Идеально гладкая, идеально плоская равнина. Она даже у горизонта не заканчивалась! Постепенно размывалась, её синь смешивалась с небесным изумрудом. Оттого казалось, что сидишь внутри огромной сферы, и стоит подняться — оторвёшься и будешь лететь вверх, пока не шмякнешься на солнце.
Максим протёр глаза от заливающего их пота. Сфера — это, конечно, иллюзия. Они попали в очередной плоский мир. Пустой, девственно чистый мир. Ни животных, ни растений, ни холмов, ни рек. Лишь бесконечная синяя пустыня, расчерченная белыми линиями.
Ему показалось внезапно, что в этой мысли скрыта разгадка. Или очень близко к разгадке. Но тут над краем колодца показалась рыжая макушка Огницы. Девушка выкарабкалась, буркнула, хмуро глянув на него: «Мог бы и руку подать!» Не вставая с четверенек, подползла, села. Погладила синюю поверхность, поинтересовалась:
— Это что, камень? Никогда б не поверила, что камни бывают такого цвета. — Посмотрела по сторонам, добавила: — Как океан.
Разгадка, крутившаяся где-то рядом, ускользнула. Максим досадливо вздохнул, встал, и пошёл к Шуру, вытягивающему привязанного верёвкой Гуню.
Идти по гладкой равнине вдоль прочерченной по ней полосы оказалось легко… первые несколько часов. Ещё бы — ноги в грязи не вязнут, об камни не спотыкаешься, за корни и кусты не цепляешься. Если бы не духота. Криссовская одежда охлаждала кожу, но только те участки, которые прикрывала. А уж воздух она и подавно не кондиционировала. В самом лучшем положении оказалась Огница со своей курткой с длинными рукавами, брюками, стянутыми тесёмками на щиколотках. В самом худшем — Шур с набедренной повязкой и банданой. Хотя сфинкс духоту переносил на удивление стойко. Зато Гуня ныл беспрестанно, просил разрешение выпить воды. Шур не разрешал — воду следовало экономить.
Первый привал они устроили, когда идти сил не осталось. Соорудили какой-никакой навес из подстилок и одеял, забрались под него, Гуня целиком, прочие — сколько поместится, выпили по глотку воды и постарались заснуть. Впрочем, у Максима заснуть не получилось. Потом начали останавливаться чаще. Они превратили это в ритуал: соорудить навес, глотнуть воды, лечь. Автоматизм движений заставлял не думать, сколь таких отрезков пути их ждёт. Каждую третью остановку старались немного поесть и поспать. Хоть и прикрывали головы конфискованными у запасливого Гундарина тряпичными лоскутами, но от жары всё равно мутило. А может быть не от жары, а от одуряющего однообразия синей плоскости, перечёркнутой белой линией? Словно мелком на школьной доске…
На седьмом привале у коротышки закончилась вода во фляге. Закончилась она, очевидно, гораздо раньше, но выяснилось это, когда Гуня, жалобно наблюдавший, как товарищи полезли в сумки за флягами, не выдержал:
— Шур, а дай и мне глоточек хлебнуть.
— У тебя же ещё оставалось?
— Мож, я закупорил неплотно? Вытекла…
От одной мысли, что драгоценная влага могла вытечь зря, во рту у Максима стало ещё суше, хоть суше уже невозможно. Он поспешно сделал свой законный глоток. На счастье, не последний.
Огница просьбу коротышки, естественно не поняла, переспросила. А когда Максим перевёл, гневно свела брови:
— Врёт он! Вылакал всю воду. Я видела, он специально отставал.
Против ожидания, Гуня не спорил. Он весь сжался, сморщился, сделался ещё меньше, чем был.
— Это правда, Гундарин-Т’один? — строго спросил Шур. — Ты выпил всю воду?
Коротышка шмыгнул носом.
— Шур, я бы умер, если бы не глотнул. Правда.
— Вылакал свою долю, пускай теперь что хочет, то и делает, — торжествующе объявила Огница. Приложила флягу к губам, отпила. Принялась тщательно закупоривать горлышко, будто издевалась над коротышкой.
Шур помедлил, разглядывая её. Тряхнул гривой, объяснил:
— Мы поделимся с ним водой. Он виноват, и будет наказан. Но не сейчас. Сейчас надо выжить. Всем. Переведи, Макс, — и протянул коротышке флягу.
Максим перевёл, хоть шевелить растрескавшимися губами было чертовски больно. Огница аж вскинулась:
— Делиться?! С какой радости? Если у шерстяного вода лишняя, пусть делится. А мы свою не дадим!
Максим начал было переводить на русский, потом сообразил, что этого от него не требуется. Надо же, как в голове шумит — совсем соображать перестал. Мало одного глотка воды, мало. Девчонка права, куда же тут делиться? Фляга и так почти пустая, на оставшиеся шесть дней никак не хватит. И если коротышка не дойдёт, то сам виноват…
Голова сама собой качнулась. Отрицательно. И спёкшиеся губы сами собой прошептали:
— Я поделюсь.
На пятнадцатом привале они доели последнюю яблоко-дыню. Плод сморщился, усох, влаги в нём уцелело едва ли половина, но всё равно, это была влага. И калории, чтобы поддержать силы. В котомках оставалось несколько ломтей копчёного мяса, но от самой мысли положить это в рот становилось дурно.
На двадцатом привале у Максима закончилась вода во фляге. Он знал, что это случится, но когда последняя капля выкатилась из горлышка, сделалось страшно. Шур взглянул на него, но ничего не сказал. Его последний глоток только что допил Гундарин.
А во время следующего «спания» Максиму приснился сон. Приснились Земля, дом, родная ростовская квартира — впервые с той самой ночи, когда его похитили криссы.
Их квартира выглядела странно пустой. Нет, вся мебель, вещи, знакомые с детства, были на месте. Но ощущение пустоты не уходило. Не из-за того ли, что комнаты были слишком велики? Он бесконечно долго бежал по коридору, оскальзываясь на ярко-синем линолеуме. И кухня была огромной, и старенький холодильник «Атлант», разросся до невероятных размеров. Максим распахнул его дверцу и зачаровано замер.
Холодильник весь был завален бутылками с минералкой, даже в морозилке притаилось несколько штук. Вода была холодная, прозрачная, манила прилипшими к стенкам пузырьками. Но… она не хотела выливаться! Максим хватал бутылки одну за другой, откручивал пробки, опрокидывал, прижимая горлышко к пересохшим губам, — вода не текла! Она была там, внутри, шипела, пенилась… и не хотела выливаться.
Отчаявшись, он бросился к мойке. Пить воду из-под крана негигиенично — это каждый знает. Но Максиму было плевать. Он хотел пить!
Вода ударила тугой звонкой струёй. Он радостно засмеялся, подставил под неё лицо, рот… и не почувствовал влаги. Вода была ненастоящей, так, мираж, иллюзия. Вода издевалась над ним, и он ничего не мог с ней поделать.
Он заплакал. Заплакал без слёз — слёзы тоже не желали течь. Всхлипывал и шептал еле слышно: «Ну пожалуйста, хоть капельку!»
