Он мечтал сам убить Штефана Кригера не только потому, что таким образом он заслужит благосклонность фюрера, но и потому, что Кригер был идеалом арийца, светловолосым, голубоглазым, с настоящими нордическими чертами лица и с прекрасной родословной. Тем не менее, обладая всеми преимуществами, этот отвратительный Кригер решил предать своего фюрера, что выводило из себя Клитмана, зарабатывавшего славу с грузом неполноценных генов. И вот теперь, когда до возвращения из 1989 года группы поиска оставалось немногим более двух минут, Клитман смотрел на троих своих подчиненных, одетых по моде молодых деловых людей другой эпохи, и его охватывала глубочайшая гордость и одновременно нежность, от которых слезы навертывались на глаза.
Все они происходили из скромных семей. Унтершарфюрер Феликс Губач, второй по чину в отряде, был сыном алкоголика-токаря и неряхи-матери, которых он презирал. Роттенфюрер Рудольф фон Манштейн был сыном бедного крестьянина и стыдился своего вечного неудачника-отца, а роттенфюрер Мартин Брахер был сиротой. Несмотря на то что они происходили из разных земель Германии, одна черта объединяла этих двух капралов, сержанта и лейтенанта Клитмана теснее, чем кровные узы братства: они твердо верили, что человек должен исповедовать самую искреннюю, самую глубокую, самую нежную привязанность не к своей родной семье, а к государству, родине, вождю, который является олицетворением этой страны: государство – вот твоя единственная семья; этой одной мудрости было вполне достаточно, чтобы сделать их родоначальниками новой расы суперменов.
Клитман незаметно утер большим пальцем слезы, которых он не мог сдержать.
До возвращения группы поиска оставалась одна минута.
Механизмы гудели и щелкали.
В три часа пополудни, в пятницу, тринадцатого января, белый пикап въехал на поливаемую дождем стоянку мотеля и остановился рядом с «Бьюиком», на котором были номера «Ниссана». Грузовику было лет пять-шесть. Дверь со стороны пассажира была прогнута и покрыта пятнами ржавчины. Владелец явно не торопился ремонтировать автомобиль, потому что некоторые пятна были зачищены и зашпаклеваны, но не закрашены.
Лора наблюдала за грузовиком из окна, слегка раздвинув занавески. В одной руке она держала «узи».
Фары грузовика моргнули и погасли, остановились стеклоочистители, и через секунду блондинка в мелких кудряшках вылезла из машины и направилась прямо к дверям номера Лоры. Она постучала три раза.
Крис стоял у двери в ожидании знака матери.
Лора кивнула.
Крис открыл дверь и объявил:
– Привет, тетя Тельма. Ну и уродский у вас парик.
Тельма вошла внутрь, крепко обняла Криса и сказала:
– Спасибо за комплимент. А что, если я скажу тебе, что у тебя от рождения самый уродливый носище и что тебе от него не так-то просто избавиться, это тебе не парик? Ну, что ты на это скажешь? Что, отвечай?
Крис хихикнул.
– Ничего не скажу. Потому что я знаю, что у меня аккуратный носик.
– Это ты называешь аккуратным? Боже, ну и самомнение у тебя.
Она выпустила его из объятий, взглянула на Штефана Кригера, который занимал один из стульев у телевизора, затем повернулась к Лоре.
– Шейн, ты видела, на какой развалюхе я приехала? Ну что, здорово я придумала? Я уже было чуть не поехала на «Мерседесе», но потом сказала себе: «Тельма, – меня зовут Тельма, – так вот, я сказала, Тельма, а что подумают, когда ты подъедешь к этому паршивому мотелю на машине, которая стоит шестьдесят пять тысяч долларов?» Тогда я попробовала одолжить машину у дворецкого, так вы думаете, на чем он ездит? На «Ягуаре». Беверли-Хиллз – это чистый сумасшедший дом. Пришлось мне одолжить грузовик у садовника. И вот я здесь с вами. Как вам эта маскировка?
На ней был кудрявый светлый парик, блестевший капельками дождя, очки в роговой оправе, а во рту вставные зубы, от которых у нее образовался неправильный прикус.
– А тебе идет, – пошутила Лора.
Тельма вытащила изо рта зубы.
– Послушай, как только я одолжила колымагу, на которую никто не посмотрит, я подумала и о себе, ведь я звезда и все прочее. А так как газетчики уже докопались, что мы с тобой подруги, и уже приставали ко мне с разными вопросами о тебе, знаменитости и классному стрелку из автомата, я решила прибыть сюда инкогнито. – Тельма бросила сумку и вставные зубы на кровать. – Это все я придумала для одной моей роли в ночном клубе и уже попробовала выступать в таком виде в Лас-Вегасе, всего восемь раз. Это был полный провал, так я не понравилась. Публика меня чуть не разорвала, Шейн, они позвали охранников при казино и требовали, чтобы меня арестовали, они кричали, что таким, как я, нет места на земле… Да, здорово мне тогда досталось, они совсем озверели, Шейн…
Она неожиданно смолкла и разразилась слезами. Она бросилась к Лоре и обняла ее.
– Когда я узнала о Сан-Бернардино, о стрельбе из автоматов и в каком виде твой дом у Биг-Бэр, я подумала, что ты… или Крис… я страшно беспокоилась…
В свою очередь крепко обнимая Тельму, Лора сказала:
– Я тебе обо всем расскажу, самое главное, что мы живы и, может быть, даже сумеем выбраться из западни.
– Почему ты мне не позвонила, глупышка?
– Я тебе позвонила.
– Только сегодня утром! Через два дня после того, как о тебе столько написали газеты. Я чуть не сошла с ума.
– Прости меня. Надо было сделать это раньше. Я просто не хотела тебя ни во что впутывать.
Тельма неохотно разжала объятия.
– Дурочка, раз это касается тебя, то, значит, и меня тоже, и никаких разговоров. – Она вытащила бумажную салфетку из кармана замшевого жакета и промокнула глаза.
– У тебя есть еще одна? – спросила Лора.
Тельма протянула ей чистую салфетку, и они обе высморкались.
– Мы, тетя Тельма, были в бегах, – объяснил Крис. – А когда ты в бегах, трудно поддерживать связь с людьми.
Тельма глубоко, прерывисто вздохнула и спросила:
– Ну, Шейн, показывай, где ты держишь коллекцию отрубленных голов? Может, в ванной? Я слышала, что одну ты забыла в Сан-Бернардино. Как же ты так? Это что у тебя – новое хобби, или ты всегда была неравнодушна к головам, отделенным от туловища?
– Я хочу тебя познакомить, – сказала Лора. – Тельма Аккерсон, это Штефан Кригер.
– Рада познакомиться, – сказала Тельма.
– Простите, что не могу подняться, – сказал Штефан. – Я еще неважно себя чувствую.
– Прощаю. Если вы терпите меня в таком виде, то о чем уж говорить.
Обращаясь к Лоре, Тельма спросила:
– Он тот самый, о ком я думаю?
– Да.
– Твой хранитель?
– Да.
Тельма подошла к Штефану и громко расцеловала его в обе щеки.
