для того, чтобы получить возможность смотреть на Верда чуть дольше, не задумываясь о том,
что он мог бы прочесть в её глазах.
«Словно и он рассыплется песком и утечёт сквозь мои пальцы. Рассыплется и утечёт…»
Следующую седмицу она его почти не видела: только за обедом, и то недолго. Всё время с раннего утра до поздней ночи, от предрассветной молитвы до молитвы перед сном, Верд проводил с будущим церосом. Тшере казалось, что мальчик, так неожиданно получивший практически брастеонское расписание, долго в этом темпе не протянет, но за обедом на каждый следующий день Найрим выглядел всё лучше. И дело даже не в том, что он стал румяней. Пропала какая-то угрюмая нелюдимость, диковатость, очень заметная в нём при первом их знакомстве. Это не могло не радовать, но самой Тшере отчего-то становилось всё тоскливее.
Она блуждала по башне, в одиночестве гуляла по берегу и курила больше обычного. Иногда издалека видела Тарагата, который спешил уйти с глаз долой и даже к общему обеду спускаться перестал. Действительно боялся её, или дело в ином?
Тшера прислушивалась к себе каждый раз, как замечала в полумраке башенных коридоров высверк золота его расшитого кафтана. И слышала, как внутри неё ворочались тяжёлые камни глухой злости, как шипело желание поймать Тарагата за его косицу, а лучше — за горло, и заглянуть в его бесстыжие, подведённые чёрным глаза.
«Бесстыжие ли?»
Она могла представить, что в них увидит, могла навоображать нужного, чтобы при случае просто убить его, не тратя время на раздумья и не сожалея потом; но узнать, что же там на самом деле, на дне его тёмных, отсверкивающих золотом глаз, казалось необходимым. Узнать — и уже потом решить, что с ним делать. На сей раз правды хотелось больше, чем мести, понять казалось важнее, чем поквитаться. Странное, новое ощущение. И поговорить бы об этом с Вердом, да он всегда занят с Найримом…
…И Тшера вновь набивала трубку очередной порцией тэмеки.
— Ты хорошо на него влияешь, — обронил однажды Вегдаш, задержав Верда за обедом, когда Найрим уже ушёл. — Я провёл с этим мальчиком два года и обращался с ним добросердечно, но он всё дичится меня: взгляд прячет, слова лишнего не скажет. А с тобой вон какой бойкий, хоть ты и строг — я наблюдал за вашей утренней тренировкой. Нагружаешь его безжалостно! Но он делает успехи. Надеюсь, у меня нет причин волноваться из-за вашей… хм… дружбы? Ты ведь не пытаешься занять моё место?
Но ответила ему Тшера, и тон её был недружелюбен:
— Может, стоит поволноваться из-за собственного неумения найти подход к ребёнку? Или из-за запятнанного кровавыми ритуалами аруха, который, возможно, мешает ему почувствовать в тебе это твоё… кхм… добросердечие? А Верд и на своём месте хорош.
«Ведь твоё-то занять много таланта не надо, а ты попробуй стать таким, как он».
Вегдаш улыбнулся с одобрительным снисхождением.
— С годами твоя остроязыкость лишь оттачивается, Тшера. Надеюсь, не в ущерб иным боевым навыкам?
— Проверь, если сам, без своих сангирских фокусов, ещё чего-то сто́ишь! — Она со звоном отложила тонкую вилку.
Вегдаш глянул через стол прямо ей в глаза, спрятав в уголке губ ухмылку.
— Почту за честь.
Они сошлись пред ужином, в малом зале, полосатом от закатных лучей, бьющих в окна-щели — узкие и высокие.
— Я подыскал тебе скимитары.
Вегдаш приблизился к Тшере, протянув ей свёрток. И его голос, и походка, и взгляд полнились дружелюбием и расслабленностью — не показной, он действительно не ощущал азарта перед боем.
— Совсем меня не боишься? — полушутя хмыкнула Тшера, забирая свёрток.
— Совсем.
Она развернула ткань и удивлённо вскинула бровь.
— Хорошие клинки!
Вегдаш лениво улыбнулся.
— Я всегда выбираю лучшее из возможного. Даже если выбираю не для себя. Ты же знаешь.
— А ты знаешь о моём намерении убить тебя, и идёшь на поединок — без свидетелей — и даёшь мне отличное оружие, да ещё и удобное для меня: парные клинки, не меч. Если я воспользуюсь этой возможностью?
— Не сейчас. — Вегдаш опёрся бедром о подоконник, переплёл руки на груди. — Я пока ещё нужен.
— А потом?
— А потом ты передумаешь. Как бы ни пестовала свою ко мне злость — передумаешь. Мы же оба понимаем, как будет лучше, но ты этому пока сопротивляешься. И то только потому, что сейчас можно сопротивляться бескровно — просто встать в позу, ничего не предпринимая: ведь время ещё не пришло.
— Не слишком ли много на себя берёшь, «читая» в моём сердце?
— Я наблюдаю тебя с твоих десяти лет, Тшера. Я тебя обучал, я ставил тебе руку. Не льсти себе, ты не настолько сложна, чтобы быть для меня непредсказуемой.
Тшера тихонько фыркнула, не отводя взгляда от глаз Вегдаша, и скимитары, до сих пор обёрнутые тканью, молниеносно из неё выпорхнули, чтобы заключить между собою, как между лезвиями ножниц, сангирово горло. По залу гулким эхом разлетелся звон — скимитары Тшеры встретились со скимитарами Вегдаша буквально в волоске от его шеи. Она бы не стала убивать его, хотела лишь оставить пару царапин. Но даже не смогла уследить, когда он успел выхватить свои клинки и остановить её удар, который и для неё самой стал неожиданным, а уж Вегдашу не оставлял ни единой возможности его парировать — с такой скоростью, из такой позы и на таком расстоянии.
«Видишь?» — спросила мелькнувшая на его губах полуулыбка.
Вегдаш текуче вышел из клинча и атаковал.
«Бережно, веросерки тебя задери, как же бережно!»
Он не поддавался, но оставлял ей крохотную лазейку. Ровно такую, какой она могла воспользоваться в самый последний миг и со всей возможной виртуозностью, чтобы не проиграть. Он по-прежнему был силён — и искусен настолько, что глазам не верилось. Не верилось бы, если бы он не оставил на теле Тшеры несколько засечек — неглубоких царапин, которые, окажись поединок недружеским, стали бы смертельны. Однако дышал он тяжелее, чем помнилось Тшере.
«Всё-таки стареешь, наставник, всё-таки стареешь… Или сангирские фокусы вытянули из тебя силы?»
И в этом оказалось её преимущество: они кружили по залу едва ли не в танце, но музыкой им служил звон клинков. Тшера использовала всё пространство, и в конце концов загоняла Вегдаша, оставив метку и ему — тонкую красную черту от виска к скуле.
Он остановился, стараясь дышать не так тяжело и шумно, как ему сейчас дышалось, отёр большим пальцем выступившую кровь, покачал головой, словно в чём-то себя укоряя, и стоявшая в полушаге от него Тшера вновь почувствовала себя пятнадцатилетней девчонкой в тренировочном зале, дерущейся против мужчины, которым втайне восхищалась всю
