лязгнули друг о друга, вибрация от лезвия волной побежала по рукояти, а от неё — по пальцам Тшеры, вливаясь ей в руку, вплетаясь в пульс и в сакральные татуировки, разнося по телу неожиданную, незнакомую страсть, схожую с песнями Йамаранов, но всё же совсем иную. Сердце припустило вскачь, она захлебнулась, схватив ртом воздух, сделала выпад — и всё исчезло. Зал, льющийся в узкие окна закатный свет, шум океана снаружи, каменные плиты под ногами и высокий свод потолка над головой — всё растворилось в белом мареве, остались только жаркие песни, струящиеся под её кожей, и звон клинков, и два сердца, бьющиеся как одно, и золотые светлячки в тёмно-зелёных глазах напротив.
Она предугадывала каждое следующее его движение как своё, чувствовала телом, как танцор чувствует и знает каждый свой следующий жест во вдохновенной танцевальной импровизации. Меч был непривычно тяжёл — и после Йамаранов со скимитарами непривычно длинен; её рука быстро устала; некогда раненое плечо начало ломить; дыхание становилось всё тяжелее и сбилось вслед за галопирующим сердцем, но Тшера не останавливалась — её с головой захлёстывало необыкновенное, безумное упоение. Верд оказался прав: это совсем не так, как в бою с общим противником. Это совсем не так, как что-либо ей знакомое…
Тшера знала, что сейчас меч Верда отведёт её удар и Верд перехватит её за запястье. Знала, что прижмёт её к себе и выкрутит ей руку — не больно, но так, чтобы заставить пальцы разжаться и выпустить меч. Знала и позволила. И меч лязгнул о каменный пол.
Они стояли, тяжело дыша, и их сердца сквозь влажную ткань её рубашки и его туники синхронно колотились в рёбра друг друга — так плотно Верд прижимал её к себе. И кажется, задыхалась она уже не из-за боя, а от жара его близкого, слишком близкого тела, и силы всё крепче обнимающих её рук, и того, что она читала в его непривычно затуманенном, словно хмельном взгляде. Воздуха недоставало обоим.
«Но кому-то должно достать благоразумия».
— Клятое сердце, всё не угомонится, — прерывисто прошептала она, попытавшись улыбнуться. Тщетно: губы дрожали, колени — тоже, и руки… Руки — о, Неименуемый! — уже обнимали Верда — крепко, не разомкнёшь.
— Перестарались, — ответил он, имея в виду бой.
Его дыхание тоже до сих пор не выровнялось, и она до боли прикусила изнанку щеки, чтобы не застонать от его шёпота и от того, что со всей безысходностью осознала: она не сможет оставаться его Вассалом. Ей нужен клинок — привычный Йамаран из безразличной стали. Потому что в их братстве, в отличие от других союзов Вассалов и Йамаранов, есть мужчина и женщина. И в этом случае кто-то должен быть железным.
Ты дрянной боец рядом с тем, кто безраздельно владеет твоим умом и сердцем. Ты ненадёжный служитель рядом с тем, чья жизнь для тебя важнее жизни того, кому ты поклялся служить. Вассалам запрещены привязанности: посторонние мысли и чувства мешают сосредоточению, отвлекают и несут угрозу не только для самого Вассала. Ведь в привязанностях — никакого благоразумия.
«Я нарушила все свои клятвы, но вместо кары Первовечный даровал мне возможность искупления. Я не могу от неё отказаться, даже если путь к ней — через жестокое испытание не чужим клинком, но собственным сердцем. Я должна его пройти. Как и ты должен пройти свой».
Она медленно высвободилась из рук Верда, и он нехотя её отпустил.
— Перестарались, — повторила эхом, но словно вовсе не о том, о чём сказал Верд. И вышла из зала первой, но, уходя, остро чувствовала, как сильно он сжимает и кулаки, и челюсти, чтобы её не остановить.
«Для нас с тобой превыше всего долг. И искупление. А это — два разных пути, пересекающихся лишь на краткий миг».
В эту ночь Тшере не спалось. Сначала она невесть сколько провертелась в постели; потом, глядя с каменного подоконника на сверкающие в океане звёзды, выкурила тэмеки достаточно, чтобы сбиться со счёта трубок; а после, одевшись и застегнув пряжку перевязи с Йамараном, вышла в коридор.
В груди липким, глубоко загнанным комом застыла тоска. Впереди ждали большие перемены — перемены к лучшему, но в минуты слабости Тшере отчаянно хотелось, чтобы в её жизни всё было так же просто, как прежде. Когда не о чем было тревожиться, кроме собственного выживания; не на что оглядываться, сбегая до света; не о ком вспоминать со щемящей болью в груди; не о ком остро мечтать и ещё острее — бояться этих мечтаний, потому что до добра они не доведут, лишь поразбивают сердца, и расплачиваться за их воплощение придётся обоим. Когда некого было выбирать вместо себя, если встаёт такой выбор. А он встаёт всегда…
Её ладонь легла на ручку соседней двери, но отворить её не решалась. Тшера прижалась лбом к шершавым доскам.
«Стоит переступить эту черту, и у меня не хватит воли не свернуть со своего пути. Тогда, чего доброго, свернёшь со своего и ты. Но мы — те, кто мы есть, и не сможем стать иными даже друг для друга. Сможем только друг друга погубить… Когда твоё предназначение больше тебя самого, оно требует всю твою жизнь и всего тебя — без остатка».
Тшера неглубоко вздохнула, отступая от двери, и повернула в противоположную от соседней комнаты сторону. В груди стало как будто просторней — задышалось ровнее, хоть каждый вздох всё ещё отдавал под рёбрами болью.
«Как узнать, что поступил верно?»
«Если поступил верно — становится легче. Даже если сам выбор причиняет тебе боль».
…И отец в её голове отвечал голосом Верда.
Дышать стало легче, но спать всё равно не хотелось. Какое-то время она блуждала тёмными коридорами, и лишь мерный шум океана за стенами башни сопровождал её в этой унылой прогулке. Но вдруг из-за двери чуть дальше по коридору раздался звук — оглушительный в вязкой тишине грохот, а следом послышалось что-то сродни булькающему сипению.
Она ворвалась в комнату раньше, чем успела подумать, надо ли ей влезать в чужие дела. В окно напротив двери светила луна, посреди комнаты раскачивался, конвульсивно подёргиваясь, чей-то силуэт, под его ногами валялся перевёрнутый стул. Мгновение — и Йамаран пролетел над его головой, рассекая верёвку, обвязанную одним концом вокруг балки, а другим — вокруг шеи Тарагата. Купец кулем рухнул на пол, засипел, закашлялся, сдирая с себя верёвку. Умирать он передумал сразу, как шагнул вниз со стула: Тшера даже в темноте видела полосы на его шее, оставленные ногтями в попытке ослабить сжимающую горло петлю.
Лёжа на полу, купец судорожно и шумно глотал ртом воздух,
