изысканнее Верда, разве что мальчик был в сапогах. — А сопровождать его, помазанника Первовечного в Бытии, будут босой парень в обносках и Вассал с небрежным узлом из косы, в штопаной-перештопаной мантии и едва не до дыр сношенной обуви. Простите, друзья, но в таком виде нас примут за бродячих артистов, слишком неудачливых в своём ремесле. Благо на главной площади такие появляются чаще церосов по крови…
Тшера поджала губы, но спорить не стала — Вегдаш, как всегда, по-своему прав.
«И сам весь серебром расшит, стриженым мехом оторочен, и сапоги начищены так, будто он с них ест».
Выехали под вечер. Вчетвером, чтобы не привлекать ненужного внимания. Каждому Вегдаш выдал по просторному дорожному плащу до пят с глубоким капюшоном, под которым сам он скрывал свою личность, Найрим — схожесть с отцом, Тшера — принадлежность к Вассалам, а Верд просто не выделялся на их фоне. С этой же целью сангир заставил его надеть сапоги, и теперь Тшера молча сочувствовала тем неудобствам, которые с непривычки приходилось переживать Верду, хоть по его виду и нельзя было догадаться, что его что-то беспокоит. Но она уже не только ощущала его в бою, как Йамаран, но и просто по-человечески улавливала некоторые отголоски его чувств, и для этого вовсе не обязательно было смотреть ему в глаза или находиться плечом к плечу.
Почти всё время они проводили в седле, останавливаясь на краткий отдых, сон и еду лишь единожды в сутки. Избегали больших дорог, ночевали под открытым небом или на захолустных, Первовечным забытых постоялых дворах. Тшера видела, что у Вегдаша весь путь спланирован и просчитан: видать, сам проделал его не один раз, чтобы изучить и предусмотреть вероятные сложности. Возможно, именно благодаря его предусмотрительности никаких препятствий и затруднений в дороге они не встретили и поздним вечером, в тот момент, когда стража меняется и не слишком внимательна к верховым путникам, досматривает лишь повозки, въехали в ворота Хисарета. В одном из боковых вонючих переулков на окраине города их ждал дом — давно нежилой, судя по трухлявым доскам и ржавым гвоздям, которыми были заколочены окна. Внутри пахло пылью, сырой ветошью и плесенью, с потолочных балок гобеленами свисала паутина, но полы оказались выметены, пусть и не слишком чисто, а в тесных тёмных комнатках на кривых лавках, наскоро сколоченных из досок, лежали приготовленные свёрнутые одеяла.
— Н-да, без рвения Тарагат поработал, — хмыкнула Тшера, зажигая треснутый светильник — весь жирный, пыльный и прокопчённый, но заправленный свежим маслом. — Самое место для цероса по крови…
— Это не его работа, — хмуро отозвался Вегдаш. — Кириа брезгует ночевать в таких трущобах? — саркастически изогнул бровь.
— Кириа и не в таких ночевала.
— Как и будущий церос.
Найрим же ничего не сказал, только с чуть заметной в уголках рта улыбкой прошёл между них и закрыл за собой дверь одной из комнат — самой маленькой и грязной, как показалось Тшере.
«Опередил Верда, иначе самую плохонькую тот выбрал бы себе», — мысленно улыбнулась она.
Спустя недолгое время в хижину заявился Тарагат, принёс защитные кожаные жилеты и наручи для Тшеры, Верда и Вегдаша.
— Завтра нам пригодятся, — пояснил Вегдаш. — И нужно сделать кое-что ещё, — он перевёл взгляд с жилетов на Верда. — Твои татуировки должны быть видны. И волосы… Нужно что-то сделать. Носить их вольно уж не годится. По тебе будут мерить будущих Йамаранов во плоти, на тебя, как на первого, будут равняться. Выбери плетение, если не хочешь обрезать. — Верд кивнул, и Вегдаш перевёл взгляд на Тшеру, снисходительно ей улыбнувшись. — Завтра ты можешь идти непричёсанной, но как только мы захватим твердыню, изволь выглядеть так, чтобы никому из нас не было стыдно стоять рядом с тобой на главной площади.
— А ничего, что я к тому времени наверняка перемажусь в чужой крови? Как, впрочем, и вы с Вердом, — ядовито ответила она.
— За это не переживай. Тарагат позаботился о наших одеяниях: не только защитных, но и торжественных. Переоденешься.
Она вошла не постучавшись. Потому что стоило постучаться — даже тихонько — о том, что она пошла к нему, узнал бы весь дом.
Верд уже отсёк длинные пряди на висках, и они белым золотом сверкали на грязном полу в отблесках пляшущего в светильнике пламени, но сами виски ещё не обрил. Она подошла, молча перехватила его ладонь, мягко забрала у него нож, и он позволил. Послушный её руке, опустился на единственный в комнате хлипкий табурет. Она положила ладонь на его обнажённое плечо, перекинула ногу через его колени, и медленно-медленно, с мучительной осторожностью села на него верхом. На коротком лезвии ножа танцевали отблески огня. В глазах Верда вспыхивали и гасли золотые звёзды. Тшера чуть наклонила его голову набок и провела лезвием по коже, сбривая остриженные волосы. В узкой безволосой полоске открылся завиток ритуального рисунка. Тшера вздохнула — жадно, прерывисто — как будто всё это время она не дышала. Почувствовала, что ладони Верда легли ей на талию, бережно обняли спину. И вновь осторожно провела лезвием, шаг за шагом освобождая спрятанную татуировку сначала на одном виске, потом на втором.
Закончив, мягко ему улыбнулась.
— Теперь дело за плетением, а плести я, кроме обычной косы, ничего не умею…
Она встала с его колен, но Верд потянул её обратно, усадил спиной к себе и распустил завязанный на затылке узел. Разобрал волосы и пальцами, за неимением под рукой гребня, их расчесал — нежнее и дольше необходимого. А потом, прядь за прядью, от темени до самых кончиков, заплёл тугую косу, которую обычно называли «рыбьим хвостом» — похожую на ту, что плели скетхи, но словно вывернутую наизнанку.
«А себе, видно, заплетёт обычную пятипрядную, как носят скетхи».
Так и вышло. И со своей косой Верд управился гораздо скорее, чем с её.
«Это плетение наверняка что-то да значит. Что-то значит и как-то нас связывает…»
Вернувшись в свою комнату, она какое-то время стояла, прижавшись спиной к двери, в кромешной темноте, в полнейшей тишине. Из-за стены, за которой находилась комната Верда, не доносилось ни звука.
«Наверняка молится перед сном… и завтрашним боем».
И тут она неожиданно для себя, не зная ни как нужно молиться, ни что конкретно хочет сказать, опустилась на колени — и мысли сами собой полились неудержимым потоком.
«Владыка Первовечный, властитель всего сущего, наполняющий своим сиянием всё живое! Заступи его своим светом и сохрани на всех путях его от бед и козней Неименуемого, упрочь арух, укрепи сердце, просвети ум, приумножь силы. Утверди его на избранном пути Завета твоего, да исполнит он служение своё и прославит в нём твою благодать! Да обретёт счастье
