в начале процессии, а за ним — сангир, Верд и Тшера, Вассалы единовременно развернулись вперёд и двинулись к выходу. Замыкал шествие Хольт, который вёл — практически тащил на себе — полубеспамятного Астервейга.
Вассалы оцепили помост на главной площади и выстроились в живой коридор, чтобы церос со свитой мог беспрепятственно до него добраться. Народ не видел, что происходит за широкими спинами в чёрных плащ-мантиях, но догадался: уже что-то началось, и волна взволнованных шепотков прокатилась по толпе от центра до самых краёв площади, разбежалась струйками по переулкам, тоже забитым людьми, которым не хватило места на площади.
— Как будто весь Хисарет собрался, — прошептала Тшера, когда они остановились перед лестницей на помост.
— Это хорошо, — ответил Вегдаш. — Не придётся повторять. Найрим-иссан? Вы бледны. Слишком взволнованы?
— Я справлюсь, кир Вегдаш, — ответил Найрим тем же официальным тоном, который задал сангир.
Выглядел церос и впрямь решительно и хладнокровно, как человек, у которого есть твёрдый план.
«Причём им же и придуманный, а не каким-то сангиром».
Тшере не очень верилось, что Найрим, поднявшись на помост, объявит Вегдаша регентом, тем самым передав ему все полномочия цероса до своего семнадцатилетия. Ведь тогда Вассалы и бревиты присягнут временному правителю, и забрать власть из его рук можно будет лишь эти руки отрубив — вместе с головой. Но сейчас идти против сангира нельзя: у него есть связи, он знает людей и сможет после роспуска таинников Астервейга собрать Пареон из тех, кто имеет достаточное влияние, поддержит и цероса, и новый закон об отмене ритуала Превоплощения.
«Что ж, так рисковать ты вряд ли станешь. И со мной наверняка договаривался затем, чтобы я убила сангира, когда придёт срок, потому что понимаешь: без крови от него не отделаться. Главное, чтобы до того он не возрос в своих умениях и не научился управлять живыми людьми».
Глашатай с помоста призвал к тишине и так притихший в нетерпении народ, и первым на помост поднялся Вегдаш, за его спиной шёл Найрим с Вердом по правую руку и Тшерой по левую, а за ними двое Вассалов втащили по узким скрипучим ступеням Астервейга, гулко грохотавшего кандалами по доскам. Узнать его теперь, закутанного в тюремное рубище, да с мешком на голове, вряд ли бы кто-то смог. А вот Вегдаша толпа узнала, но приветствовать не спешила, не понимая, чего ждать от его появления.
Он начал говорить, и сначала ближние к помосту ряды, а потом и дальние согласно закивали, в то же время то и дело испуганно озираясь: не спешат ли Вассалы схватить бывшего нагура или кого-то из согласных с ним. Вегдаш очень быстро вывел свою пронзительно-вдохновенную речь к загадочным убийствам — каре Первовечного за служение церосу не по крови.
— И кара эта не свершилась бы, если бы выбора, кому служить, не осталось. Но вы знаете: Первовечный милостив, он всегда оставляет нам право выбирать. Когда Найрим-иссан погиб от предательской руки узурпатора, он не ушёл от нас бесследно, он оставил Гриалии частицу себя, своё продолжение — по воле Первовечного. Своего сына! — Вегдаш в театральном жесте воздел руки к небу, зависнув над толпой на самом краю помоста: мыски его сапог оказались в воздухе — ещё чуть-чуть, и кувыркнётся вниз.
«Как бывает, когда остаётся последняя высота: балансируешь между вершиной и пропастью — всё или ничего. Всё или ничего».
Народ ахнул и замолк. Казалось, даже дышать перестал. На площади воцарилась гробовая, неестественная тишина, и длилась она столь долго, что Тшера шевельнула плечом, заставив едва слышно скрипнуть кожаный жилет под плащ-мантией, чтобы убедиться, что она не оглохла. Вегдаш, надо признать, паузу держал мастерски, но она затягивалась, и казалось, что никому из многотысячной толпы не приходило в голову её прервать. Хорошо, что на такой случай в толпе у помоста топтался Тарагат.
— Да ты, кир, бабкины сказки сказываешь! — выкрикнул он заранее условленное. — Не имелось у нашего цероса законных отпрысков!
Вегдаш улыбнулся, многозначительно и хитро прищурившись, отступил от края помоста. И тут в толпе понеслось, нарастая, крепчая, усиливаясь: «Неужели бастард? Если сын — то наследник! Наследник-наследник, хоть и бастард! Церос по крови?! Где, где наследник? А где Астервейг?»
Шепотки переросли в гам, единое жужжание, словно площадь превратилась в гигантский перенаселённый улей, и уже сложно было что-то в нём расслышать, но Вегдаш вскинул ладони, и все разом замолкли, устремив на него взгляды.
— Славься, Гриалия! Отныне ты в честных руках цероса по крови! — Сангир сделал шаг в сторону, пропуская вперёд Найрима.
Когда тот, выступив к краю, скинул капюшон, толпа издала сдавленное «ах!». А когда он, сняв мундир, развернулся спиной, демонстрируя татуировку, — единым движением опустилась на колени, признавая в Найриме своего цероса. Он надел мундир — его тонкие пальцы работали уверенно и без суеты, не запутавшись ни в одной застёжке, — и заговорил по-мальчишески звонким, но по-мужски твёрдым и сильным голосом, окидывая пронзительным взглядом склонённые перед ним головы:
— Приветствую тебя, благословенная Гриалия, белокаменный Хисарет! Я назван в честь отца — Найримом, во мне течёт его кровь и часть его амраны, это подтверждают священные знаки на моей спине.
— Да он и на лицо ж один в один! — раздался потрясённый шёпот, соседи шептуна на него зашикали и вновь воцарилась тишина.
— Я — продолжение моего отца, цероса по крови, и я здесь, чтобы посвятить жизнь служению своей стране, став для неё — и для всех вас — церосом, достойным её престола, вашей любви и имени своего отца, вошедшего в историю одним из самых справедливых правителей. Я продолжу его дело, вероломно прерванное худшим из преступлений — убийством наместника Первовечного в Бытии.
Площадь взорвалась рукоплесканиями и восторженными воплями, а едва они стихли, Найрим продолжил:
— Первовечный справедлив! Клятвопреступник, церосоубийца и узурпатор получит возмездие завтра, в это же время, на этой площади казнью через повешение!
Двое Вассалов под локти выволокли Астервейга на середину помоста, и Хольт сдёрнул мешок с его головы. Лицо Астервейга приобрело землистый оттенок, губы посинели, но глаза смотрели осмысленно, и в них — если и раскаяние, то только в собственной неосторожности, из-за которой его удалось схватить.
— Я поставил на карту всё, и всё — ради Гриалии, — прорычал он, почти не разжимая плотно стиснутых челюстей, но дальше помоста это вряд ли кто-то услышал. — Я спасал эту страну, ублюдки, и готов за неё умереть! Вы же разрушите её, как разрушил бы прежний пустоголовый церос, разрушите до основания!
Тшера отвела взгляд, сдерживаясь, чтобы не плюнуть Астервейгу в лицо.
«Ты перепутал, Астервейг. Ты спасал себя, посчитав Гриалию частью себя. На самом деле ты —
