руки человека могли здесь только оберегать. Она всю жизнь провела за надёжными могучими стенами, и совсем не понимала, как другие, те же Одиль и Адриано, и не они одни, спокойно рассказывали о путешествиях, а сейчас думала: может быть, и зря она раньше не выходила за безопасный порог?
– Если хотите, мы можем съездить в Амстердам, – Ксандер, должно быть, по-своему понял её молчание. – Там у нас особняк, вам будет привычней… но океана там из окна не увидишь.
«В Амстердам! В город, в настоящий город, одна, без деда и дядей!»
– Можно, – сказала она важно, скрывая восторг, охвативший её от этой мысли. – Попозже надо будет об этом подумать.
– Oom Xander?
– Mijn kleine prinses!
Исабель обернулась ровно чтобы увидеть, как Ксандер радостно подхватывает на руки девочку – белокурую, розовощёкую, лет, наверное, от силы шести, – которая тут же чмокнула его в щеку и вывалила на него целую кучу фламандских слов, из которых Исабель поняла только последнее, вопросительное: vriendin, подруга. Ксандер покачал головой, назвав Исабель «сеньорой», и Исабель приготовилась к тому, что девчушка испугается, но та уставилась на неё скорее с любопытством.
А вот Исабель почувствовала себя на редкость неуверенно: её опыт с маленькими девочками был, что уж там, практически нулевой. Из тех, кого она назвала бы детьми, она общалась только со своими маленькими кузенами, детьми дяди Алонсо, но они были мальчишками – шумными, драчливыми и верткими, как ужи. А вот девочек младше себя она видела только в церкви, где они обычно чинно сидели с родителями, и даже разговаривать с ними Исабели не доводилось. Эта явно была тоже вполне здоровой, а из-под юбочки видна была ободранная коленка, какие не чинным вышиванием зарабатывают, и всё-таки она казалась очень маленькой и беззащитной, и было понятно, отчего Ксандер держит её не только ласково, но и бережно.
«Интересно, его кузина Анна была такая же, когда Фелипе её впервые увидел?»
Отогнав эту мысль, она подошла ближе к девочке и постаралась сказать, как её учил дядя Алехандро:
– Mijn naam is Bella.
Девочка кивнула, и Ксандер осторожно опустил её на землю – и тут Исабель увидела, что хотя платьице девочки Ксандер сумел уберечь незапятнанным, повязка на его руке уже почти полностью стала багровой.
Чертов упрямец!
– Дай руку, – сказала она отрывистее, чем, пожалуй, стоило бы при девочке. – Надо перевязать, мы обещали. Платок у меня есть. – Она порылась в кармане юбки и обнаружила и платок, и скомканную салфетку, которую бездумно унесла с обеденного стола. Хорошо.
– Я попробую ещё раз заговорить кровь, – негромко сказал Ксандер. – Тогда не вышло. Но да, повязка…
Он протянул руку с таким видом, как будто Исабель была готовой его укусить коброй. Это ей враз напомнило о том, как она сама же чуть не расплющила его руку на кухне, и настроение ей это не улучшило. Девочка же посмотрела на Исабель, а потом на Ксандера.
– Я немного знаю твоя язык, Белла. Меня мама учила. И я могу принести ножик. – Малышка немного подумала и спросила: – Ты Альба?
Поскольку Ксандер на этот вопрос вздрогнул, но промолчал, а вопрос был всё-таки обращен к ней, Исабель ответила, хотя сначала подцепила кончик бинта и начала разматывать повязку.
– Да. Видишь – я же чёрная, страшная сука Альба. Неси нож, фея, а не то укушу тебя, и ты тоже превратишься в иберийку.
Как раз тут они дошли до участка, где ткань немного присохла, Исабель дёрнула, и Ксандер прикусил губу – правильно, подумала она: правильные фламандские герои под иберийскими пытками не охают, а мужественно держат лицо. Но девочка всё прекрасно заметила, поэтому, когда Исабель глянула в её сторону, то увидела, что голубые её глаза стали круглые, как блюдца, и она рванулась к двери. Правда, в дверях она обернулась и решительно сообщила:
– Я тебя не боюсь!
– Ik vond je, Pepe!
Новый голос был мягким и приятным, и смотреть на его обладательницу было тоже приятно смотреть: стройную и свежую, как цветок весной. «Как тюльпан», – вспомнились ей вдруг слова Фелипе, и она поняла, что и в самом деле уже видела эту белокурую молодую женщину с нежно-розоватой кожей и голубыми кроткими глазами. Это было давно, и на каком-нибудь портрете или фотографии она бы её могла и не опознать – и всё-таки за эти годы она, Исабель, изменилась очень сильно, а вот Анна ван Страатен – почти что и нет. От неё так же, как от её родной земли, веяло этим странным чувством свободы и спокойствием – будто смотришь на волны, накатывающие на берег.
А ещё, подумала она, девочка была действительно почти что копией Анны, и должно быть, именно это навело её на мысль…
Девочка тут же уцепилась за подол женщины и снова ударилась во фламандский, из которого Исабель разобрала только первое слово – «Mam».
– Пепе, ну разве можно говорить при гостях на языке, который им мало знаком? – Анна погладила девочку по голове и улыбнулась. – Ну, беги за ножиком. Только смотри, не обрежься. И не говори никому про руку Ксандера, это секрет!
Та серьёзно кивнула и убежала, пока Исабель справлялась с стремящимися неудержимо вверх бровями. «Пепе?»
– У вас прекрасная дочь, – рискнула она, постаравшись, чтобы голос походил на всезнающий тон Одили. – Храбрая. И хорошо говорит по-испански. Как её зовут?
– Её зовут Филиппа, – Анна тон проигнорировала – просто спокойно подошла и потрепала Ксандера по волосам, мягко отстраняя иберийку. – Сеньора, позвольте мне посмотреть?
– Здравствуй, Ани, – заговорил тут Ксандер, улыбнувшись и аккуратно изъяв из пальцев Исабель платок, чтобы самому промокнуть рану. – Рад, что застал тебя тут. На самом деле, всё совсем не ужасно, я заговорю…
– Похоже на столовый нож, – кивнула Анна, как будто он ничего не говорил. – Узнаю почерк сеньора Франсиско. Ксандер, ты мог бы целить выше, где нет мелких костей и сухожилий.
– Я не очень соображал, – заметил Ксандер.
– Понимаю, – всё так же невозмутимо заметила она. – А ещё тебя трясёт, так что не думаю, что у тебя заговор получится. Давай сделаем проще – перевяжем сейчас, а после ужина попробуешь…
Исабель слушала их разговор несколько рассеянно: Анне явно можно было доверить её дорогого кузена, а сама она была не очень по целительскому ремеслу, так что отошла и стала вместо этого смотреть на мельницы, дамбы и море. Пейзаж был непривычным, от окна уже начало веять холодом, и она оглянулась в поисках какого-нибудь пледа.
– Мама, я ножик принесла! – раздалось у неё из-за спины, и вбежавшая
