и беспощадно с моими чаяниями. Но горевал я не долго, мне представилась возможность погреться на солнце, под шум волн и ветра. Обедал я совсем недавно и просто так сидел в молчании и спокойствии. Я понял уже, что озеро это может быть следствием взрыва Горской плотины.
Над разделительной полосой, что проглядывала сквозь толщу воды, проплыла стайка мальков. Необычное зрелище, но не более того, совсем не жуткое. Я бросил в воду камешек и рыбки упорхнули на глубину. Потом приплыли снова. Они попросту изучали асфальтированное дно. Совершенно нормально это выглядело.
Ехать следовало в объезд. Но я не торопился, зачем? Я сбросил обувку, а брюки задрал выше колен и вошел по шоссе в воду. Купаться было холодно, но освежить ноги не мешало. Побродил по воде и на берег. Вода с ног побежала двумя ручейками обратно в озеро.
Я улегся на спину, руки под голову. Это стоит испытать – разлечься на шоссе, где ходят авто. Пусть ходили раньше, это не имеет значения. На спине, на боку, на живот перевернуться, кому до меня есть дело? Я попробовал скатиться по склону до самой воды, но спуск был достаточно пологий, так что катиться, а точнее, переворачиваться боком оказалось совсем даже и больно.
В чем тогда радость жизни, если не в исполнении тотчас же, как придет в голову, какого-нибудь желания. Нет, не чего-то запретного или страшного, или непотребного, а того, что зазудит вдруг, запросится осуществиться. Тем более, если никто не осудит твоей глупости, потому что не увидит. Поваляться на шоссе, на вершине холма, свернуться калачиком вокруг камня. Конечно, это дурь, но так я творю что-то вокруг себя, создаю мир ни на чей не похожий. Устанавливаю свои правила игры и сам в нее играю. Конечно, это мелко, я ведь ухожу таким способом от настоящих дел, более важных и нужных. Но я ведь иногда только.
Весь мир предо мной развернулся: вода, ветер, небо, холмы – сопки, облака и тучи. Я еду направо, еду налево, потом беру и поворачиваю обратно, медленно или быстро – как и сколько хочу.
Я вернулся на шоссе и снова сел у кромки воды, по-прежнему холодной, хотя солнце грело вовсю. Как никак, а сейчас должна быть зима. Сидел, затихнув, угомонившись, сидел долго и слышал, что подкрадывается ко мне оно; момент истины приближался, неслышно для уха, но ощутимо, ритмично – под стук сердца.
Что это? Что такое? Что делать мне с этим не родившимся чувством, вернее не разродившимся пока. Еще.
«Во сколько ты сегодня вернешься?»
Вопрос из прошлого. Сколько лет назад? Я уже не помню. Его задавала мама, но дело не в вопросе, так ведь? В заботе ее, искренней и никакой больше: «Когда – я – вернусь?»
Мне так было легко и чисто тогда, а я не понимал, не видел этого раньше. С чем я мог это сравнить, если она была со мной рядом постоянно?
Как же нужен мне этот вопрос сейчас. Не вопрос опять же, а …
Я не мог теперь сидеть. Мне хотелось взорваться, но я мог лишь помчаться на вершину сопки, хорошо, что там камень лежал, я на него запрыгнул.
Не вопрос, а явление это мне было нужно, состояние. Опять не то. Все не то.
– Не явление, Леша, а человек, который сказал бы тебе это.
И мне снова захотелось войти в воду, чтобы остудиться. Я шагнул, но даже ледяная вода не охладила мое чувство. Мне внезапно захотелось войти в тот мир, где меня ждут, поздним вечером оставляя свет на кухне и еще неостывший ужин на плите.
Попасть туда, вернуться было теперь, увы, невозможно.
Но кто мог мне запретить, об этом вспоминать, нафантазировать вокруг себя это состояние, наплести узоры из несуществующих теперь картин, вынув их из памяти. И не воспоминаниями, может, питаться, а создать в голове, в мыслях вот то самое грандиозное и вместе с тем такое доступное ощущение надежности, уверенности в том, что есть, куда вернуться. Ощущение дома, ощущение могучего тыла, который есть в любое время и ни за что, ни при каких обстоятельствах не позволит съехать с катушек.
Леша, хотя бы вообрази, что все это у меня по-прежнему есть. Никого и ничего из прошлого нет, и не вернется, но как будто оно есть. Леша, хотя бы вообрази. И вперед. Давай, садись на велосипед.
Я поехал в объезд озера, делая вдох и выдох – осторожно, чтобы не спугнуть новое это ощущение свое, что меня будут ждать. Чувство билось в груди вместе с сердцем и в голове – робко поначалу, а потом все более крепко и надежно. Я уже снова мог глядеть по сторонам, почти уже не опасаясь, что оно улетит или упадет за спиной на землю. Я забыл о нем, а оно такое оказывается нехитрое. Было бы таким в точности, если бы кто-нибудь действительно меня ждал. Но нафантазировать чувство это, ощущение, оказалось возможным. Не знаю только, насколько жизнеспособным будет оно – надуманное.
Однажды уже после войны я выдумал довоенный вечер. Целую неделю размышлял, как его сыграть. И когда в голове все встало по местам, я начал игру. Игру, а как же еще можно это назвать.
В десяти или двенадцати квартирах я зажег свечи, придвинул их поближе к окнам и вышел на улицу. Да, у своих знакомых окно я открыл настежь и завел патефон. Потом вышел на улицу и сел куда-то. Как раз стемнело и, казалось, что это люди зажгли свет и что-то делают там, у себя дома. Ну, что значит «казалось», я так воображал. Потом заставлял себя воображать. Потом помчался по квартирам и добавил свечей. Я вовремя сообразил, что окна должны светить не в ряд, а как попало, хаотично, как звезды светят с неба; тут три в кучке, тут одна, тут сразу пять.
Конечно, что-то из затеи моей и вышло.
Неделю спустя после того вечера я мучительно боролся с навязчивой идеей, как с рыбьей косточкой, застрявшей в зубах, с идеей, на что тот мой вечер получился похоже. И ведь все-таки я от той косточки избавился, я понял, что вечер вышел точь-в-точь как дешевая соевая тушенка, как поддельное сливочное масло, как гранулированный чай.
Но сейчас опасался я видимо напрасно, чувство мое новое – давно забытое старое, не таяло. Оно пришло и осталось. Я понял, наконец, что жизнь-то, оказывается, никуда не пропала, она продолжается вместе со мной, с моими ощущениями ее вокруг и внутри. Вода плескалась, трава росла, как обычно. Совсем знакомо повисла на полнеба вуаль из облаков. Ветер дул неслабый, но
