я ведь не заставляю тебя, – мягко сказал Алексей, протягивая к ней руку и проводя пальцами по волосам. – Ты же понимаешь это?
– Я понимаю…
Он наклонился к ней, но остановился в сантиметре от ее лица. Губы беззвучно спросили: «Можно?»
Кристина закрыла глаза.
И ее рот оказался мгновенно занят жарким настырным языком, влажным, голодным поцелуем, даже непредставимым для нее до сих пор.
Руки Алексея легли на ее талию, целомудренно не двигаясь больше никуда, но то, что происходило с ее губами, целомудренным не было ни в коем случае. Она чувствовала настоящую мужскую страсть, опасную и едва сдерживаемую, и ничего не могла ей противопоставить. Любое ее движение только глубже втягивало ее в непристойность поцелуя, а попытка отстраниться привела к тому, что на затылок легла тяжелая горячая рука и прижала ее сильнее.
У отстранившегося Алексея был довольно встрепанный вид.
– Иди домой, – сквозь зубы буркнул он. – Ты невозможная, боюсь не сдержаться.
Кристина выскочила из машины и едва сумела дрожащими пальцами набрать код на двери.
«Помни, что всегда можешь рассчитывать на мою помощь, что бы ни случилось», – прислал он ей вечером смс.
Через два дня, когда усталый равнодушный профессор, просмотрев стекла и снимки, кивнул и подтвердил маме диагноз, Кристина вспомнила это сообщение, и почувствовала потусторонний холодок. Как будто он знал, что теперь ей будут нужны еще деньги – расписанное лечение включало в себя препараты, на которых не выделяли квоту.
«Хотите лечиться или хотите бесплатно?» – беспощадно спросил профессор. Ответ он знал, поэтому просто продолжил.
Страшнее выбора перед Кристиной еще не стояло.
Питавшая его много веков ярость – ушла. Просочилась в землю, проросла травой, зеленой как его глаза. Сила, которая держала его, несла и позволяла верить, что он уничтожит своих врагов – истрепалась и растаяла, сменилась насмешливой усталостью и обреченным смирением.
Ирн должен был наконец это признать.
Мир уже не тот, что был в его времена.
Эльфийской крови больше нет. Эльфийской магии больше нет.
Но где-то есть сердце. Его точно нельзя было уничтожить, пока жив сам Ирн. И он его чувствовал.
Пусть миром управляет другая сила, но связь между его частями, вены, артерии и капилляры, проталкивающие сквозь себя силу – это дело Сердца.
Оно точно есть.
Но вот так, нахрапом, как он надеялся победить, его не найти.
Тут не поможет веселая яростная магия фейри. Тут надо плести заклятия, которые старше него, и намного.
Ирн не любил эту темную древнюю магию. Каждое ее использование словно отгрызало кусок от его души. Его душа была бесконечна – даже много столетий использования этих страшных вещей ей бы не повредили. Но ощущение вытягиваемой из него самой его сущности – не нравилось.
Давно привыкнув к путешествиям по ставшему очень маленьким миру, Ирн неизменно удивлялся только одному.
Все дороги вели в рощи фейри.
Практически из любой точки мира, где был аэропорт, можно было добраться до Лондона и зеленой зимней травы на извечных лугах, словно мир до сих пор помнил, откуда он появился, из какой точки развернулся всей своей бесконечностью шара.
Темная магия древних была сильнее именно здесь.
«Довольно забавно, – отмечал про себя Ирн, стоя в очереди на паспортный контроль и протягивая в окошко засохший кленовый лист. – Что теперь я – самый древний. Я, когда-то считавшийся одним из молодых. Тот, кто даже воочию не видел ушедших и растворившихся в камнях, деревьях и небе истинно темных фейри. Остался последним и возродил эльфийский род. И из самонадеянного мальчишки, обнаглевшего до высшей степени – владения миром – стал патриархом и основателем. Вот бы Айна посмеялась».
Холмы Гринвича так и остались самыми густонаселенными. Сотни, если не тысячи золотых, зеленых, алых, черных, серебристых крылышек, рук, рожек и хвостиков мелькали в подземных залах, заполненных сладкой водой и освещенных фосфорецирующими мотыльками.
Его первые слуги – угловатые феи, темные воины, томные, состоящие сплошь из мягких округлостей обнаженные девы, укутанные только в длинные, до пят, волосы, дриады с розовыми и белыми цветами, растущими у кого из плеча, у кого из-за уха, у кого распарывающими кожу на коленях.
Призраки сонниц, оборотни в жителей городов, тонконогие остроносые зубоскалы с рыжей шевелюрой, название которых Ирн забыл, а новое выдумать поленился.
Красноволосые певуньи, рогатые, похожие на демонов, сиды с кривыми мечами, зеленокожие водуницы, почти сросшиеся с корнями медовоглазые пиньи.
Стоя посреди поляны под раскидистым огромным дубом, с опозданием усыпавшим траву яркими разноцветными листьями, Ирн перебирал их всех в памяти. Его длинные бледные пальцы шевелились, между ними потрескивали нити черной паутины, цеплявшейся за каждую искру жизни, что он вложил в новых фейри.
Пришла пора отдавать долг. Слишком рано. Слишком жестоко. Но он и не думал, что им удастся выжить, когда создавал их.
Ирн вскинул руки, и из его пальцев с шелестом развернулись блестящие, словно атласные, ленты всех оттенков коричневого – от цвета топленого молока до глубокого шоколада. Их было не меньше сотни, он будто держал их концы в горсти.
Каждый поводок вел к самому сильному фейри в этих холмах.
К пенногривому келпи, к фее с золотой кожей и алой кровью, к малютке с лиловыми глазами, которая даже не успела толком переродиться в волшебное создание, но уже была сильнее их всех.
Они сползались, слетались, сходились к нему, сопротивляясь с каждым шагом, ибо в любом фейри заложена искра волшебства и сыпучая горсть эгоизма.
Они умирали, иссыхали, рассыпались в плах, расплескивались в гниль.
Отдавали все, что могли.
Ирн тянул из них силу, которую однажды вложил. Из маленькой золотой искры в них разгорелась настоящая жизнь фейри, и теперь она была нужна для того, чтобы оживить ссохшиеся сосуды, ведущие из пустоты в груди, где когда-то было сердце – к самому Сердцу. Наполнить их золотой магией, заставить ее биться и вести туда, где прячется средоточие мира.
У него почти получилось.
Разлетелась на хлопья девочка с лиловыми глазами.
Распался на пену мятежный келпи.
Дриада рябины с дробным стуком осыпалась на асфальт засохшими ржавыми ягодами.
Но мир пульсировал, мир толкал сияющую золотую магию к замершему Сердцу, и Ирн уже почти видел, куда вливаются все артерии и откуда выходят вены.
Через пролив и дальше на восток – совсем близко. Почти не придется лететь.
Ирн облизнул тонкие губы, забирая последние капли силы и готовясь вернуть все, что взял у своих детей…
И в этот момент сухое, шершавое, темное, холодное, тугое, страшное, безводушное и плотное
