спустя два часа – два восхитительных часа того, что он решил записать в память как инициацию в профессию, – была гитара. В небольшом дворике замка звон её струн разносился на диво, а ещё – стук каблуков по камням, лёгкий, словно кто-то отстукивал ритм. Иберийская гитара, и иберийский танец, хотя во дворике, на нагретых за день солнцем камнях, сидели все его однокурсники.
И играл к тому же вовсе не ибериец, а Адриано. Он играл, вовсе не глядя на танцующих и слушающих, словно говорил наедине со своей гитарой, и пел словно вполголоса и только ей одной, хотя пел хорошо, надо было признать. И только когда Алехандра, весело тряхнув кудрями, крикнула ему прямо посередине песни, в той бесцеремонной иберийской манере, к которой Ксандер так и не смог привыкнуть, какое-то ободряющее восклицание, венецианец поднял голову с неожиданно доброй и смущенной улыбкой, будто его застали целующимся с любимой девушкой, и хоть и не посмеялись, но…
Из тех двоих, кто танцевали, иберийка была только одна. И это была Белла.
Ксандер хмыкнул, вспомнив слова Адриано про страсть: вот уж чего тут не было, того не было. Сеньора танцевала, будто сдавала экзамен – как всегда прямая, решительная и чуть поджав губы даже в напряжении. Вообще она ничего так не напоминала, как птицу, обнаружившую что-то у ног и аккуратно переступающую, чтобы никак не коснуться неожиданной находки.
А вокруг неё с гибкой грацией лебедя на воде скользила Одиль – и каждый изгиб был мягким, и каждый шаг – естественным, будто никакого другого и сделать было нельзя, и это было очень красиво, но и в этом страсти не было ни капли.
Только в середине танца они, видимо, как-то приспособились друг к другу – во всяком случае, Белла подняла глаза, улыбнулась, немного расслабилась – и наконец последнюю часть танца они уже исполнили весело и гордо, похваляясь каждая умением другой и словно празднуя друг друга.
Дотанцевав и получив аплодисменты, они отошли в сторонку, но Адриано остался там, где сидел, и Ксандер присел рядом с ним.
– Решил не танцевать с сеньорой?
Адриано поднял голову от гитары и подмигнул.
– Я пригласил! Это она отказалась. Ну ничего, ещё успеется. Как твоя ориентация? Кстати, я забыл спросить, кем ты…
– Врачом, – отозвался Ксандер.
– Дело стоящее, – одобрил тот.
– А ты?
На лице венецианца опять появилась та смущенная улыбка.
– Я хочу летать.
Ксандеру сразу вспомнилась первая лекция профессора Скотта, который наверняка уже услышал и про желания Адриано, и наверняка уже и ему объяснил, почему это невозможно.
– Это как птица что ли?
– Я буду авиатором, – пояснил венецианец. – Понимаешь, в самолёте. Не будешь смеяться?
Ксандер бы, может, и посмеялся, но вспомнил и другое: маленькую племянницу Филиппу и её сокровище – жестяной сундучок, куда половину её жизни – целых три года – вся семья добавляла всё больше и больше открыток и фотографий странных летательных аппаратов, в которые она влюбилась в тот же час, как увидела один из них в небе над Амстердамом.
– Не буду, – серьёзно сказал он.
Адриано кивнул, словно этого и ждал, и облокотился на гитару.
– Знаешь, меня ждёт самолёт. Правда, я не вру. Четыре года назад я упросил отца съездить в Милан, там была большая выставка, и столько самолётов, – он каждый раз любовно выговаривал это слово. – И с двумя крыльями, и с одним даже…
– Это как это – с одним? – засомневался Ксандер, представив себе эдакую несуразицу.
– Так у них два крыла, – Адриано провел ладонями параллельно земле, будто гладил эти воображаемые крылья, – это одно на самом деле, цельное. Это у птиц их два, а самолёты-то летают, а крыльями не машут.
– Всегда думал, как это у них получается.
– И я, – рассмеялся Адриано. – И всех там расспрашивал. Правда, по-настоящему мне отвечал только один – он был с востока, его звали Алессандро – почти как тебя, кстати, – и он был совсем молодой, наверное, поэтому и был не против, что пацан какой-то под ногами вертится. Даже фотографию мне надписал, вот.
– Здорово, – сказал Ксандер, которому как раз было довольно-таки всё равно, как эти странные громыхающие железяки держатся в воздухе, но уж больно Адриано был в этот момент похож на маленькую Филиппу. Вот уж кто бы от такого рассказа сразу потребовал показать ей и фото, и подпись, и ещё в подробностях пересказать объяснения молодого инженера.
– И Алессандро вдруг меня по плечу хлопнул и говорит: мол, парень ты дельный, видно, приезжай к нам, как подрастешь, будешь летать, если отец, конечно, отпустит. А отец и говорит: отпущу, чего ж не отпустить, но только вы мне обещайте, синьор Яковлев… его так звали, смешное имя… что вы сделаете ему самый лучший самолёт на свете. А то тут тевтоны, нет, немцы, вот, они говорят, что ваши самолёты куда хуже их, а так, чтобы с одним крылом – так и летать не смогут. Это правда, был там один такой, всё прыгал, орал и говорил, что у тех, с востока, макеты стоят на выставке, а не настоящие самолёты. А они настоящие, я точно знаю, я трогал, они летали…
– А Алессандро что? – Ксандер почему-то немного даже посочувствовал неведомому своему тезке.
– О, он просто рассмеялся и сказал, что в небе его самолёты ещё себя покажут, и немцев там побьют. И обещал сделать мне самый лучший самолёт, как только выучусь. Видишь, значит, мне надо крепко учиться…
– Я видела этих, с одним крылом, – вдруг сказал над ними скрипучий голос Леонор. – Они правда самые лучшие. Но всё равно они не победили.
Адриано ободряюще ей улыбнулся.
– Ничего, ещё победят. Увидишь.
Ксандер чуть подвинулся, чтобы Леонор могла сесть, если захочет. Это была единственная иберийка, какую он знал, кому было наплевать на этикет и церемонии, и со всеми её странностями, он ей сочувствовал больше, чем остальным, да и ей, похоже, не казалось зазорным побыть в его компании.
– Нет, – отмахнулась она, – спасибо, но я уж побегу. Меня тут в библиотеку отправили, – она выудила из кармана косо оторванную бумажку, которую, чуть охнув, расправила, и которая на поверку оказалась убористо написанным списком. – Я ж меньше остальных знаю, надо догонять.
– Так ты подожди, – подобрав гитару, встал Адриано. – Нас тут тоже поутру, – он подмигнул Ксандеру, – в библиотеку отправили. Не знаю, туда ли, но пошли, хоть вид сделаем.
Строго говоря, Адриано-то никто никуда не отправлял, но Ксандер оценил готовность разделить его неудачу.
– Пошли, – согласился он, тоже вставая. – А куда…
– Эй,
