Идем, дева Виринея, выслушаю тебя.
– Это не исповедь, – уточнила я сразу.
– Не крестил я тебя, чтобы исповедь принимать. Пока. А вы приберитесь тут, негоже в храме беспорядку быть.
Мы прошли по всему помещению. И хотя мне хотелось побыть одной, я, пожалуй, была рада обществу этой необъятной фигуры. Священник терпеливо ждал, пока я помолчу возле каждой понравившейся иконы и поставлю перед ними по свечке. Не знаю, зачем я это делала, но мне нравилось. Быть отчасти сопричастной этому месту.
– Так что ж тебя гложет? – спросил отец Серафим, когда молчание стало напрягать.
– Не знаю, отче, – призналась я. – Все как-то сложно вдруг стало. Непривычно.
– Влюбилась, значит, – самому себе кивнул священник.
– Чего?! Я?! Да с чего вы взяли?!
– А чего вопишь тогда? – Я осеклась под его взглядом и спрятала глаза за разглядыванием иконы. Что за ерунда?! – Знаю, а ты вот молчишь и правильно делаешь. Скромность первое украшение для женщины. Так любого завоюешь.
– Да не хочу я никого завоевывать, – огрызнулась я. – Устала, хотела в тишине побыть.
– И оказалась перед ликом Спасителя. Тьму тьмой призвать проще простого, а тьму к свету развернуть только сильный и храбрый способен. Вот и ходишь сюда.
– Думаете, что все обо мне знаете?
– Как не знать, я всех входящих в этот храм как есть вижу. Со всеми страстями и слабостями.
Я фыркнула и несколько свечек погасло. Священник повел рукой, и огоньки вновь запылали.
– И тебя уж давно разглядел, хоть и не наша ты, – продолжил он. – В обмане живешь, потому и груз большой на плечах лежит. К земле гнет да в могилу тянет.
– Может, мне это нравится?
– Может, и так, – кивнул отец Серафим. – А все одно – чувствуешь, что неправильно это.
– Не я первая.
– Ты за других не говори. Твоего пути за тебя никто не пройдет, и ответ за прожитое перед Небесами самой держать придется. Что тогда скажешь?
– Скажу: “Привет, черти! А вот и я!”.
– А старший тебя вилами под зад и на сковородку. Вот потеха-то у них пойдет, ведьму без масла поджаривать.
– Ну, значит, судьба такая, – хмыкнула я.
Отец Серафим как-то странно на меня посмотрел и размашисто перекрестился на икону Спасителя, словно просил прощения за то, что собирался сказать.
– Иное для тебя уготовано, дева Виринея.
– Рай, что ли? – вырвалось у меня вместе с хохотом. Свечи вокруг укоризненно затрепетали, и по углам зашевелились ажурные тени.
– Губу-то закатай! Чтоб в раю оказаться, тебе и десяти жизней в молитве и посте не хватит, – неожиданно осадил священник и, взяв меня за плечо своей огромной рукой, мягко развернул к выходу. – Пойдем, провожу тебя. Времена нынче смутные настали, народец волнуется. Лучше тебе поближе к своим держаться, коли не хочешь вероотступницей прослыть.
На радость бабкам он вывел меня на крыльцо. Вторя настроениям в городе, погода только ухудшилась. Стылый ветер налетал разом со всех сторон и мел по тротуарам грязный сухой снег. Снова пахло дымом и кровью. Жертвоприношениями из соседних храмов.
– Что-то вы не договариваете, – я сунула руки в карманы куртки и зябко поежилась.
Отец Серафим проводил взглядом одинокую ворону, одернул взметнувшуюся кверху рясу и посмотрел мне в глаза. Выдержать этот чистый и открытый взгляд было непросто.
– Не хотел я тебе говорить, права не имею, но молчать не стану. – Его руки легли на мои плечи. Я почувствовала исходящее от них тепло даже сквозь куртку. – Печать на тебе лежит, вот что. Не этим миром ставленая, но погибелью обернется.
– Чьей? – Я нервно облизала пересохшие вдруг губы.
– Про то не ведаю, но коли захочешь к Свету повернуться, пока не поздно, милости просим. Окрещу и на путь верный наставлю. Тогда уж и за веру пострадать можно будет. Зачтется сие, когда время придет помощи просить, чтобы выбор правильный сделать – во Тьме блуждать или Светом отогреться. Вот теперь, прощай. Туча черная уж близко подходит. Надобно помолиться.
– Что за хрень? – нахмурилась я, разговаривая уже сама с собой.
Отец Серафим скрылся в храме и, судя по звукам из-за двери, забаррикадировался ларьком с бабками, нараспев читая какую-то сверхдейственную молитву. Сквозь приоткрытое слуховое окошко потянуло ладаном, но и его тоже с треском захлопнули, что, впрочем, никак не повлияло на качество молитвенного звука.
Я посмотрела на небо. Действительно, туча. Низкая, черно-багровая, похожая на гигантский клубок шевелящихся змей. Добра от такого природного явления не жди. Я легко сбежала вниз по ступеням и быстрым шагом направилась в сторону Грязных Кварталов, пока не завертелось. Подумать над словами священника определенно стоило, хотя бы потому, что разговор, окончившийся почти пророчеством, оставил неприятный осадок.
Глава 16. Дом, милый дом!
Только что я шла по пустынным улицам Храмового квартала, и вот уже вокруг появились бандитские рожи, оборванные нищие, темные личности в глубоких капюшонах, размалеванные уличные девки и торговцы наркотическими зельями. Запахло помоями и нечистотами. Здесь их зачастую выплескивали прямо из окон под ноги случайным прохожим. Из дешевых забегаловок вырывались смех и ругань, и тянуло то дохлыми кошками, то свежей кровью. В провалах канализационных люков угольками вспыхивали голодные глаза нежити. Обыкновенно их жертвами становились бродяги или местные забулдыги, ну или те, кого требовалось упокоить. Иногда, впрочем, им перепадало и кое-что благородное – богатенькие клиенты наркоторговцев, из числа желающих пощекотать себе нервы посещением скверных мест.
Свернув в очередной переулок, я будто оказалась в коммунальной квартире. Здесь каждый друг друга знал и считал своим долгом поприветствовать с другого конца улицы. Шум и гам, дополненные колоритными напевами скрипки, стояли потрясающие, а над головой колыхались неизменные веревки с портами и плыл густой аромат пряного гуляша. Жили здесь дружно и весело, и также весело на граммы и пузыречки продавали медленную смерть. За каждым фасадом с броской вывеской скрывалась фабрика по производству наркотиков, фасовочный цех или притон, где за соразмерную плату можно было разжиться наисвежайшим продуктом. Квартал принадлежал семейству Борика Коновала. Тем не многим, кого отец почитал за своих друзей. Отличное место, чтобы затеряться наверняка.
– Эй, купи штырень допотопный! – Дорогу мне преградило помятое жизнью создание мужеского пола и сунуло под нос нечто ржавое и тупое, с истертой кожаной оплеткой по рукояти. – Зашибенный!
Я молча обогнула страдальца, который пытался раздобыть деньжат на удовольствие, но он намека не понял и увязался следом.
– А наборчик швыряльный, не коцанный? А отбивнушку рукастую?
– Отбивнушку рукастую? – заинтересовалась я. – Покаж.
– Зряч до меня! Серебрушка занозистая, расписная, с убивалкой злодейской!
Я примерила украшенный короткими шипами кастет, рассмотрела хитроумный механизм подачи яда и невольно залюбовалась работой мастера – искусной гравировкой из защитных рун.
– Обалдящий, – согласилась я. – Кого жамкнул?
– Надыбал! Загребешь?
Сразу видно, вещь редкая и дорогая, возможно, с историей. В том-то и дело. Мало ли кто и как ее использовал, а то и проклял, что не редкость. Примерка одно, а
