— Пора бы вам, господин мой, научиться разбирать подобные дела самостоятельно. Что вас мучает? Вы не погрешили ни против людей, ни против своей природы. Вы малость погрешили против добродетели, но это для ваших лет вполне извинительно.
Во сне Ив ответил Эсперансу:
— Женевьева предложила мне свое тело в качестве награды за избавление от плена.
— Но ведь и знатные дамы в романах делали то же самое, — возразил Эсперанс. — Мы с вами читали эти истории — помните? Когда сэр Ивэйн, ваш неполный тезка, спас от великана одну даму, она тотчас одарила рыцаря своей любовью. Вы были еще совсем дитя и спрашивали — что это означает. А я ответил: «Это как дружба, только крепче. Зато не на такой долгий срок». Вы же засмеялись и ответили, что предпочли бы дружбу.
Ив позабыл этот разговор, но теперь вспомнил.
Эсперанс протянул ему гриб-чашу. Напиток в чаше оказался похожим на сидр, освежающий и холодный. Отпив несколько глотков, Ив воткнул гриб ножкой в мягкий мох.
— Любовь дамы преподносилась рыцарю как драгоценный дар, — сказал он. — Как нечто имеющее не один лишь плотский смысл, но наполненное также смыслом духовным. Такова была суть сделанного знатной дамой по отношению к сэру Ивэйну. А эта Женевьева, худородная горожанка, навязывала мне, сеньору древнего рода, недостойные плотские утехи и проделывала это так же деловито, как привыкла покупать на рынке репу.
Эсперанс поднял лохматые брови:
— Но вы ведь в конце концов не отвернулись от ее подарка!
— Да, — горестно кивнул Ив. — Но почему?
— Сами-то вы что по этому поводу думаете?
— Я думаю, что иной раз и репа бывает весьма кстати…
Он вглядывался в лицо Эсперанса, которое то терялось в полутьме, то вдруг проступало отчетливо и делалось все более красным и потным. Наконец Эсперанс рассмеялся:
— Вы сумели отвергнуть ее в первый раз и сумели не отвергнуть во второй. Подумайте над сокровенным значением своих поступков, сир, а мне разбирать их недосуг.
Ив проснулся. Небо, заметное между ветвей дерева, было холодным, густая синева его поблекла — приближался рассвет.
— А дело-то вовсе не в репе, — произнес Ив вслух охрипшим голосом.
В лесу вдруг хрустнула ветка, как будто кто-то подслушивал мысли Ива.
Он сел, потер лицо руками, и тотчас же всякие мысли из его головы улетучились. Начинался новый день, пора было седлать Единорога и продолжать путь.
По дороге домой Ив встречал множество знакомых мест; казалось, каждая поляна приветливо подмигивала ему голубыми цветами из густой травы и нашептывала: «А вот и ты! Помнишь, как вы с Эрри проезжали здесь месяц назад, направляясь к Сомме? Приятно видеть тебя в добром здравии, любезный сир, но скажи мне, ради Господа, оплакавшего Иерусалим, — где же Эрри?»
Иву и больно, и радостно было возвращаться — все сразу. Он думал о тех, кого оставил в Керморване, и о тех, кого хотел бы там встретить — да больше никогда не увидит: об Эрри, об Эсперансе.
«Хорошо бы вышло так: я вернусь в замок, а они оба там!» — думал сир Ив и порой эти мечты настолько захватывали его, что он уже не разбирал дороги.
Еще он думал о своем дяде, о красивом сире Вране, и о том, как тот будет рад обнять его. А кроме того, сир Ив мечтал о женщине, которая наверняка дожидается его в Керморване, — о косоглазой корриган. Как хорошо будет гулять с нею по лугам, разговаривая обо всем на свете: о битвах и Анку, который брат всем смертным людям, о том, какие странные цветы он видел на берегу Соммы, в болотах, — Бретань таких, кажется, не знает вовсе; и о сире де Лассайе, который был так добр и благороден, и еще — о бедной девочке, которую вместе с рубиновым ожерельем нашли в орлином гнезде.
С каждым днем Бретань приближалась, и вот уже изменилась речь простолюдинов, которых Ив встречал время от времени в деревнях и на дороге. Сир Ив понял это потому, что у него перестали болеть губы от необходимости постоянно выговаривать слова на незнакомый лад.
— Теперь я верю, что впрямь возвратился домой! — воскликнул он на своем родном языке, и напряжение впервые за все это время отпустило его.
Он хорошенько огляделся по сторонам и увидел, что лес кругом растет высокий и густой, но чистый, без сорного кустарника и подлеска; а вдали между стволами виднеются широкие зазоры и там заметные ленточки неба; и еще сквозь эти зазоры в лес долетали звуки колокола.
Ив направил Единорога туда, и конь очень обрадовался. Он быстро понес всадника между деревьями, словно тоже торопился поспеть к мессе.
Скоро перед ними открылось море — море, которое весь этот месяц, проведенный Ивом на чужбине, билось только у него в груди, — вот оно, живое, полное волн и чудесных бликов, и барашков, расстилается под небом, ленивое и щедрое, ни дать ни взять толстая женщина с богатым телом и обильной закуской под локтем.
Ив соскочил с коня и побежал по колено в воде, разбрызгивая во все стороны горящие на солнце искры и слушая сладкую музыку плеска. Колокольный звон вплетался в шум волн, и впереди, на крутом склоне, начало подниматься аббатство.
Все колокола аббатства звонили неустанно и радостно, звук растекался по небу и уходил за горизонт, в блестящие, озаренные солнцем воды; и должно быть его слышал и святой Гвеноле, погребенный под морской толщей. Ив остановился, задыхаясь. Всей кожей он ощущал, как звук поющего колокола наполняет мир.
Рядом с аббатством, в небольшом отдалении от его мощных серых стен, стояла сверкающая в солнечных лучах часовня, украшенная большой статуей Богоматери; туда стекался народ, и там зеленая трава вся была расцвечена пестрой нарядной одеждой.
Ив снова сел на коня и направился к часовне.
Праздник подхватил его, не задавая вопросов и даже не слишком-то засматривая пришельцу в лицо; коль скоро приехал — значит, свой и подлежит ласке. Ив от всей души наслаждался бретонской речью, и бретонской музыкой, и колокольным звоном, который звучал здесь мягче и вместе с тем глубже, чем во Франции, — присутствие моря изменяло все!
— Ради Бога, пострадавшего и воскресшего, — сказал Ив, обращаясь к какой-то женщине в туго накрахмаленном чепце, похожем на рыцарский шлем с поднятым забралом, — как называется это прекрасное место?
— Это часовня Плувор, — сказала женщина, подбоченясь по-хозяйски: можно было подумать, глядя на нее, что эту часовню Плувор она только что испекла на собственной кухне. — Вон, погляди, там статуя Богоматери. А известно ли тебе, что здешняя Богородица спасла тысячи кораблей и без счета моряков, которые без ее заступничества могли навсегда остаться в море? Ступай теперь и поклонись ей, коли ты моряк; а если ты и не моряк, то все равно поклонись — худа тебе от этого не будет.
