— Да разве я избегаю?.. — попробовал выкрутиться он. Шут, в отличие от короля, бессонницей не страдал и давно уже свалился бы спать, но теперь весь сон с него как рукой сняло.
— Да, — коротко ответил Руальд и утвердил еще одну фигуру на вершине башенки.
«Ну вот… — тоскливо подумал Шут, — такой был хороший вечер…» — лгать королю он не мог, говорить правду — тем более. Наставница просила его никому не рассказывать о своих способностях, и Шут чувствовал, эта просьба действительно важна.
Вместо ответа он достал из-за пояса небольшую свирельку, которую вырезал недавно, и заиграл тихую, переливчатую, как журчание ручья, мелодию из тех, что всегда нравились королю. Руальд задумчиво двинул одну из фигур, а потом подпер лицо ладонью и устремил взгляд куда-то в дали, видимые ему лишь одному. Шут играл, бережно выпуская на волю звуки, а сам смотрел на короля и искал в нем прежнего Руальда, того смешливого открытого человека, каким тот был еще несколько месяцев назад. Лишения и горести навсегда изменили облик короля — глаза его стали жестче, лицо заострилось, утратив все юношеские черты. Теперь никто не назвал бы его озорным и несерьезным, как это бывало прежде. Шут знал, что по ночам Руальду нередко снятся кошмары, и лекарь дает ему какое-то особенно забористое зелье, от которого король спит так крепко — утром нельзя добудиться. Знал он и то, что Нар не могла облегчить этих ночей, не смотря на ее силу. Возможно, ей мешали собственные чары, а, может статься, потаенная боль Руальда была слишком велика для маленькой колдуньи.
Последний звук растаял под высоким сводом комнаты, и какое-то время комнату полнила тишина. Только ветер свистел за окном, да потрескивали дрова в камине.
— Сыграй еще, Патрик… — произнес, наконец, Руальд. Шут кивнул. Подобрал под себя ноги, удобней устраиваясь в кресле, и вновь поднес флейту к губам. Он не очень любил чужие мелодии, особенно читать их по нотам. Это казалось Шуту скучным. Обычно он просто импровизировал, нащупывая каждый новый звук не пальцами, а душой.
— Знаешь, Пат, мне кажется, я понял, почему ты выбрал такую роль в жизни… — сказал вдруг Руальд. Не переставая играть, Шут заинтересованно поднял бровь. — Ты не приемлешь путь воина, но быть беззащитным в нашем мире очень уж невесело. Маска дурака дает тебе то же, что и меч у пояса обычному мужчине. Это твой способ оградить себя от насилия, не так ли? — король смотрел на него задумчиво, без улыбки. Шут кивнул и опустил флейту.
— Так, — ответил он.
— Но Пат… — Руальд глубоко вздохнул, — ведь эта броня не безупречна. Взять хоть моего брата. Не запрети я ему трогать тебя, разве твои бубенцы стали бы для него препятствием?
Шут живо вспомнил летнюю охоту и изодранный в клочья костюм. Он печально покачал головой.
— Нет, конечно… не безупречна.
— Вот и я о том. Тебе уже давно не пятнадцать. Ты сильный, ловкий, только прикидываешься хилым слабаком. А ведь на самом деле тебе ничего не стоило бы отлупить Тодрика, случись вам сойтись в кулачном бою… Пат… может быть, тебе пора научиться хоть чему-то? Пусть не драться, но хоть защищать себя? — под твердым пронзительным взглядом Руальда Шут растерялся и отвел глаза. — Я мог бы сам показать тебе несколько трюков. Поверь, они не сложней тех, что ты вытворяешь на пирушках. Даже через голову прыгать не надо.
Шут пересчитывал подушечками пальцев отверстия флейты и не знал, что сказать. За возможность чаще бывать с королем он мог бы многое отдать… Но учиться искусству боя?..
— Я подумаю, Руальд…
Он засунул флейту обратно за пояс и перевел разговор в другое русло:
— Скажи… а ты никогда не допускал мысли, что Тодрик тебе не родной по крови?
Руальд несколько минут молчал. Шут уже подумал, что не дождется ответа, когда король все-таки обронил тяжело:
— Допускал. Гораздо чаще, чем ты полагаешь. Только что теперь об этом? Тодрик — признанный сын короля Берна и мой брат. Теперь поздно что-то пытаться раскопать. Даже если мать и согрешила, я никогда не посмею бросить тень на ее доброе имя.
— Скажи… ведь он не всегда был таким, верно? — прежде Шут не задумывался, отчего Тодрик обладает столь дурным нравом, но теперь, после знакомства с Ваэльей, он на многое стал смотреть иначе.
— Нет, конечно, — взгляд Руальда опять сделался задумчивым и далеким. — Пока он был мал, мы жили как настоящие братья. Вместе играли, делили одну комнату. Когда мать умерла, Тодрик долго боялся спать один и приходил ко мне в кровать. Сам понимаешь, в пять лет это незазорно… Я до сих пор помню, как мы шептались в темноте, как я рассказывал ему всякие истории… про рыцарей, волшебников… про дальние странствия и походы… По утрам мы прыгали на перинах и бросали друг в друга подушками. Я любил его, Патрик! — король с болью посмотрел на Шута. — Я очень любил его. Я берег его, как должен беречь старший младшего… Да, я порой хвастал и красовался перед ним, но ведь так делают все мальчишки! Я еще не встречал братьев, которые бы не дрались и не делили все начиная от конфет и заканчивая родительской любовью… Разве я виноват, что отец так и не принял его?
— А с чего все началось, Руальд? Что стало причиной вашего разлада?
— Ох, Патрик… — король невесело усмехнулся, — если б я мог отыскать, вспомнить тот день, то уж верно нашел бы и нужные слова, лишь бы вернуть брата… Но боюсь, воды утекло слишком много, ее уже не собрать, не поворотить вспять… Ума не приложу, что мне теперь с ним делать!
Какое-то время они молчали, пока в комнату с осторожным стуком не заглянул слуга. Он поклонился королю и обратился к Шуту:
— Господин Патрик, — тихо сказал немного сонный мужчина, — не могли бы вы проверить, что происходит в вашей комнате? Мой хозяин жалуется, что из-за шума невозможно спать…
— Эээ? — Шут недоуменно приподнял бровь. — Вы хотите сказать, кто-то сейчас находится в моей спальне?! — соседние с ним покои занимал писарь господин Илес, человек пожилой и чутко спящий…
— Именно так, с вашего позволения…
— Что за вздор! — Шут вскочил из кресла. — Кто может там быть? Я запер комнату, уходя!
— Пойди проверь, Патрик, — нахмурясь, сказал Руальд. — Да возвращайся назад, коли все в порядке. Тут еще немного вина осталось. Доиграем кувшин.
Шут кивнул и поспешил к себе.
Свечи взять он забыл, а камин почти погас, поэтому, отворив дверь, Шут пару минут стоял на пороге, не решаясь войти. Но потом обругал себя трусом и ступил в темную комнату. Там было тихо. Угли едва тлели, не давая света. Слова слуги показались Шуту нелепой выдумкой. Он запалил свечу, затем другую, третью и огляделся.
