Изнутри замок выглядел странно и неряшливо. За пять веков он много раз переходил от одного владельца к другому, и каждый достраивал и перестраивал его сообразно своим вкусам, потребностям и толщине кошеля. В результате из роскошного парадного зала можно было попасть в коридор с убогими кельями-комнатёнками. В замке было полно запутанных коридоров, неизвестно куда ведущих лестниц и неожиданных тупиков, одним словом, гостю ничего не стоило в нём заблудиться.
Бросив вещи в своей комнате, которая показалась Вольфгеру холодной и неуютной, он зашёл к Уте. Девушка грустно сидела на кровати, перебирая свои немногочисленные наряды, которые предстояло уложить в открытый сундук, из которого пахло мятой и лавандой. Вольфгер отодвинул разложенное на постели платье, подсел к Уте и обнял её.
— Что случилось, почему глаза на мокром месте? — ласково спросил он.
— Ох, Вольфгер, ты даже не представляешь, как я устала, — ответила Ута, опустив голову и не глядя в лицо барона. — Уже месяц прошёл, как я уехала из дома, а конца-краю нашему путешествию и не видно… Все эти постоялые дворы, неуютные комнаты, скверные постели, чужая, непривычная и невкусная еда… Что стало с моим домом, со служанками, кто знает? Мой маленький, привычный и уютный мир в одночасье рухнул. Почему люди стали хуже бродячих псов, которые рвут себе подобных даже не от голода, а от злобы? Иногда мне кажется, что мы окружены бесноватыми. Они кривляются, хватают нас за одежду, пытаются ущипнуть или ударить… Что произошло? Я не понимаю…
— Никто не понимает, Ута, — тихо ответил Вольфгер. — Ради того, чтобы понять суть происходящего, мы и отправились в путь.
— Ну и как? — с горечью спросила Ута, — что-нибудь уже прояснилось?
— Пока нет, но вот что я тебе скажу. Во-первых, у нас есть цель, и мы знаем, как её достигнуть. Может быть, мы уже на пороге разгадки тайны, может быть, встреча с Лютером всё прояснит. Ведь мы ради этого проехали всю Саксонию… Во-вторых, я встретил тебя, и это самое главное, что вообще случилось в моей жизни. Страшно подумать, что было бы, если бы мы не послушались твоего Кота и не отправились за ним в деревню… Кстати, а где Кот? Что-то я давно его не видел.
— Да вот же он, — улыбнулась Ута, — дрыхнет.
Она откинула одеяло, и Вольфгер увидел Кота, который развалился у девушки за спиной, положив мордочку на подушку. Услышав, что говорят о нём, Кот приоткрыл щёлочки глаз, вытянул в сторону Вольфгера когтистую лапу, мурлыкнул и опять задремал. Ута ласково почесала его за ухом. Кот, не открывая глаз, вывернулся, как меховая варежка, чтобы ей удобнее было гладить живот.
— Вот кому хорошо живётся, — позавидовал Вольфгер, — ни забот, ни хлопот, гладят, кормят, за ухом чешут…
— Ну, хочешь, я и тебя за ухом почешу? — засмеялась Ута, — мурлыкать будешь?
— Надо попробовать, вдруг понравится? Эй, господин Кот, не соизволите ли вы освободить постель, я, видите ли, рассчитываю прилечь на ваше место, — сказал Вольфгер и легонько толкнул кота. Тот выбрался из-под одеяла, недовольно дёрнул хвостом и направился к двери, встал на задние лапы и принялся царапать её, оглядываясь на хозяйку. Ута выпустила кота, и они остались одни.
* * *
— Вольфгер, а что было в монастыре? — спросила Ута, положив голову барону на плечо, — ты так ничего и не рассказал…
— Да, понимаешь, страшно там было, не хочется вспоминать, ну, и, в общем, непонятно как-то. Монастырь захватила банда из крестьян-перекрещенцев.
— Кто такие перекрещенцы?
— Перекрещенцы — иначе анабаптисты, это, как я понимаю, люди, исповедующие своеобразную и крайнюю форму учения Лютера, — начал объяснять Вольфгер. — Анабаптисты — они, Ута, вроде бы евангелисты, но если разобраться, ничего в их вере от лютеранства нет. Их пасторы учат, будто первое крещение, которое ребёнок принимает в детстве, происходит не по его решению, а по воле родителей. Оно не осмысленное, а значит, не от Бога, а от дьявола. Вот поэтому-то все члены секты, чтобы избыть грех, принимают повторное крещение, а детей они вообще не крестят. Перекрещенцы отрицают все установления римской католической церкви, они выбирают себе пастора, который и исполняет у них роль священника, учителя и наставника. Обряды у каждой секты свои, у некоторых они странные, а иногда страшные и богомерзкие. Говорят, доходит даже до человеческих жертвоприношений. Кое-где эти пасторы во время молитвенных бдений доходят до исступления, становятся как безумные, ранят себя, а у некоторых перекрещенцев сборища заканчиваются свальным грехом, многие из них — содомиты.
Ута захихикала:
— Интересно было бы посмотреть на содомитскую мессу!
— Да ну тебя! — отмахнулся Вольфгер, — это ты сейчас так говоришь, а увидела — и стошнило бы тебя. Они, знаешь, не красавцы и моются не больно-то часто.
— Ты, Вольфгер, что-то совсем перестал шутки понимать! — озабоченно сказала Ута, — что же с тобой дальше будет?
— А вот то и будет! — засмеялся Вольфгер, повернулся на бок и положил руку на грудь девушки, но она убрала её:
— Подожди, ты ещё про анабаптистов не дорассказал!
— Вот наказание… Да на что они тебе? Полусумасшедшие мужики, вот и всё. Таких всегда полно во время войн и усобиц. Ну, ладно. На чём я остановился? А, ну да, мессу, значит, они не признают, иконы, святых, само собой, тоже. А ещё у них главная книга — Апокалипсис. Перекрещенцы считают, что вот-вот, то есть буквально со дня на день произойдёт светопреставление, после которого на земле воцарится рай — не будет ни богатых, ни бедных, ни сильных, ни слабых, исчезнут больные и несчастные.
«Тогда волк будет жить вместе с ягнёнком, и барс будет лежать вместе с козлёнком; и телёнок и молодой лев и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детёныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи»[79]
— нараспев прочитала Ута. — Мне всегда нравилось это место в Писании…
— Не одной тебе — вон, художники сколько картин на этот сюжет понарисовали, — заметил Вольфгер и как бы невзначай опять придвинулся к Уте.
— Опять ты за своё! — притворно рассердилась девушка, — рассказывай, не отвлекайся, а то сейчас на пол скину, а пол холодный!
— Жестокость — вот имя твоё, о дева! — с завывающей интонацией миннезингера произнёс Вольфгер. — Вообще-то, мне и рассказывать больше нечего…
— Как нечего? А в монастыре всё-таки что было?
Вольфгер поморщился:
— Ну, хорошо, хорошо, расскажу… В общем, разбойники как-то проникли в монастырь и поубивали почти всех монахинь, да так жестоко, что меня, когда я увидел их тела, чуть наизнанку не вывернуло, а я в жизни много чего повидал, уж поверь мне.
