«Нет?! Нельзя?!»
Ты замираешь, потрясенный бессмысленной жестокостью.
«Я готов отдать свою жизнь. Подарить ее тому, кто и так прожил куда больше меня. А он не согласен позволить мне еще глоток воздуха, поцелуй любимой и улыбку друга?!»
«Владыка не доверяет мне. Думает — сбегу. А как же клятва?!»
— Ты не понял, — говорит он. — Я только что тебя от всего этого защитил. Защитил от себя. Навсегда защитил. За ночь я сплел заклятье. Это его ты почувствовал только что.
— Заклятье, государь?
— Есть такое редкое заклятье в истинной магии, называется «Нерушимый Панцирь». Применять его может лишь Владыка, ни у кого другого просто сил не достанет. Редкое это заклятье не только по причине требуемого могущества, но еще и потому, что нечасто у кого-то из Владык возникала мысль навсегда защитить от самого себя кого-то из подданных.
— Так выходит, я теперь…
— Я даже мысли твои читать больше не могу, и призвать к себе мысленно тоже не получится, — говорит он. — Придется слуг посылать.
«Я о нем такие гадости сейчас подумал… а он…»
— Но… почему, государь? — вырывается у тебя. — Разве ваша жизнь не важнее моей?
— Я всю ночь боролся с собой, — говорит Владыка. — Так хотелось поверить, что действительно важнее. Так хотелось дать себе волю… жить хотелось, понимаешь?! Когда я понял, что еще немного, и я не удержусь… наброшусь на тебя как дикий зверь. Чтоб растерзать, чтоб упиться кровью, чтоб из горла твоего эту проклятую жизнь вырвать…
Он останавливается, тяжело дыша. Ты молчишь и даже шевельнуться не смеешь. Воздух медленно превращается в стекло.
— Вот тогда я и стал плести это заклятье, чтоб воли себе не давать, — говорит Владыка Зари, и стекло разлетается на мелкие осколки.
— Почему, государь? — вновь повторяешь ты.
— Потому что понял, что ничья жизнь не важнее, — тяжко и страшно роняет Владыка Зари. — Когда ее остается так мало, начинаешь хорошо понимать такие вещи. Ни одна жизнь не важнее другой. Преступно отбирать одну, чтоб продлить другую. Владыка, если помнишь, является частью Закона. Так вот… Закон не смеет совершать преступлений!
Он печально качает головой.
— Закон, он как река, понимаешь? А у реки должны быть берега. Река без берегов не река, а грязная лужа. Нельзя давать Закону слишком много воли…
Ты молчишь. Ты не знаешь, что сказать.
— Жаль, что не существует лекарства от смерти… — говорит Владыка Зари. — Но чужая жизнь не может быть таким лекарством!
От мощи, заключенной в последних словах, вздрагивает пол.
— Так будет заповедано отныне и во веки веков, ибо я так считаю, а я — это Закон, — добавляет Владыка Зари.
Ты потрясен. Этот умирающий старик только что защитил тебя от себя самого. Навсегда защитил. Отказался от последней возможности жить.
«От последней?» На твое плечо вдруг ложится незримая рука. Ты вздрагиваешь от испуга и почти тотчас — от восторга. Ибо это касание ни с чем невозможно перепутать. На твоем плече лежит рука учителя! Рука, когда-то подарившая тебе чудесную силу, навсегда изменившая твою жизнь. И это так же несомненно, как небо над головой и земля под ногами, как то, что Владыка что-то почуял, но пока не понял, что именно происходит.
«Лекарства от смерти и впрямь не существует, — говорит Алайшер. — Но один раз подарить вторую молодость человеку, совершившему такой подвиг, вполне можно. Ведь ты же согласен, что ваш Владыка только что совершил подвиг, на который не каждый отважится?»
Ты молча киваешь.
«И ты можешь его за это наградить. Показать как?»
— Да! — вслух отвечаешь ты. И призрак учителя кладет руки тебе на затылок.
— Кто здесь? — хмурится Владыка Зари, но тебе не до него. Ты смотришь… смотришь…
«Вот это да!»
«Вот и все, — подмигивает Алайшер. — Как видишь — ничего сложного».
«Навещай меня хоть иногда», — просишь ты, хватаясь за его призрачную руку.
«А я что делаю?» — фыркает учитель и исчезает.
Ты поворачиваешься к Владыке.
— Я могу убить тебя! — привычно выпаливаешь ты, уже видя его как руну, уже зная, что делать…
— А я — нет, — озабоченно хмурится он.
— Куда тебе! — задорно восклицаешь ты, заканчивая резать руну и швыряя ее во Владыку, не медля и не задумываясь.
Его собственная руна, руна его тела, встряхивается, словно собака после купания, уточняются, становятся резче и четче уже стершиеся было грани, все расплывшееся и бесформенное обретает прежнюю форму…
— Мама? — говорит незнакомый мальчишка, открывая глаза. — Папа?
Ты ошарашенно молчишь. Так вот как оно со стороны-то выглядит!
— Ты кто? — требовательно смотрит на тебя мальчишка чуть моложе тебя самого. — Где мы?
Да уж, высокие лорды быстро приходят в себя!
— Ага, — тотчас кивает он. — Уже вспомнил. Не трудись. Я — Владыка Зари, ты — Кертелин. Это был твой учитель?
— Да, — говоришь ты. — Это был он.
— Значит, ты все-таки исцелил меня? — продолжает он. — И лекарство от смерти существует?
— Нет, — качаешь головой ты. — Учитель сказал, что не существует. А тебя я не исцелил, а всего лишь подарил вторую молодость. Как в свое время учитель подарил мне. Третьего раза не будет.
— Понятно, — кивает мальчишка. — Значит, следует правильно распорядиться вторым.
Он делает легкий жест рукой и вновь превращается в прежнего Владыку.
— Незачем пугать подданных, — поясняет он тебе. — Они ведь надеются, что лет через тридцать… многим предстоит пережить весьма жестокое разочарование. Боюсь, некоторых оно просто убьет.
— Э… ага, — говоришь ты.
— Я уже придумал, как отблагодарить тебя, — говорит он. — Но за подарком ты придешь завтра. Мне еще нужно кое-что приготовить. Впрочем, подарка, равного тому, что ты для меня сделал, все равно нет, так что я и беспокоиться особо не буду. Ты просто знай, что я тебе благодарен и всегда сделаю для тебя все, что ты ни попросишь. А теперь прости…
— Могу ли я рассказать своим друзьям о том, что здесь произошло? — спрашиваешь ты.
— Завтра, — подмигивает Владыка. — Завтра расскажешь. После того как я сделаю тебе один забавный подарок, ладно? А сегодня просто говори всем, что Владыка не велел, и все.
— Да, государь, — склоняешься ты.
— В шесть утра, как и сегодня, — говорит Владыка Зари. — Тебя встретит старый-престарый слуга, еще старше нынешнего. Самый доверенный мой человек.
* * *
Хорошо, что тебе не нужно идти с докладом… и вообще не нужно никуда идти. Только домой. В трактир. Ты так привык считать «Три белые овечки» своим домом, что… а впрочем, это ведь и есть твой дом, разве нет? Во всяком случае, ничего более похожего на дом у тебя все равно не имеется. Да и не надо, наверное. Если бы ты захотел его построить и имел для этого необходимые средства… получились бы еще одни «Три белые овечки», а зачем городу два одинаковых трактира?
