Гуркская женщина, Ишри. Её руку и полы куртки полностью охватил огонь. Внезапно она будто бы заметила, что пламя лизнуло её лицо. Без спешки плечами вывернулась из горящего одеяния и отбросила его в сторону, оставаясь с головы до ног в бинтах, необожжённая и нетронутая, подобно телу какой-то древней королевы пустыни, набальзамированной и подготовленной к погребению. Она окинула долгим взглядом рощу, потом улыбнулась и плавно покачала головой.
Что-то радостно произнесла по-кантийски. Морвееровское владение этим языком не достигло совершенства, но похоже что прозвучало нечто вроде "Всё ещё можешь, Ишри". Она мельком окинула жнивье, за которым прятался Морвеер, тёмными глазами, от которых он с потрясающей расторопностью припал к земле, затем повернулась и исчезла за вдребезги разгромленным углом сарая, откуда и появилась. Он слышал её невнятное хихиканье. — Всё ещё можешь.
Морвеер остался один на один с неодолимым — правда по его мнению абсолютно справедливым — желанием бежать и не оглядываться. И вот он червяком пополз на животе через перепачканные кровью колосья. К деревьям, дюйм за дюймом, в груди хрипело и жгло. В жопе свербило от страха весь долгий путь.
Монза выдернула Кальвес обратно и тот человек сузив лицо от потрясения, издал сопящий хрип, зажимая небольшую ранку в груди. Он, пошатнувшись, шагнул вперёд, поднимая короткий меч, как если б тот весил не меньше наковальни. Она отодвинулась влево и пронзила его бок, сразу под рёбра, проталкивая сквозь клёпаную кожаную куртку фут метко попавшей стали. Он повернул голову в её сторону, лицо побагровело и задрожало, на вытянутой шее набухли вены. Когда она вытащила меч, он рухнул, как если б тот был единственной поддерживающей его на ногах силой. И вылупил глаза.
— Скажи моей… — прошептал он.
— Чего?
— Скажи… ей… — напрягшись, он приподнялся с пола, половина лица вся в запёкшейся пыли, затем выкашлял чёрную мокроту и перестал шевелиться.
Монза вдруг узнала его. Баро — так его звали, а может Паро, что-то с "о" на конце. Какой-то родственник старого Сволле. Он там был, в Мусселии после осады, после того как они разграбили город. Ржал над одной из бенниных шуточек. Она запомнила, потому что тогда было не до шуток, после того, как они убили Хермона и забрали себе его золото. Да, ей тогда не очень-то хотелось смеяться.
— Варо? — пробормотала она, пытаясь сообразить, о чём была та шутка. Услышала скрип половицы, засекла движение, как раз во время, чтобы упасть. Голову тряхнуло, пол саданул прямо в лицо. Поднялась, комната вращалась, и она врезалась в стену, одним локтем угодила в окно и едва туда не выпала. Снаружи рёв, грохот и лязганье боя.
Сквозь искры в глазах она заметила, как что-то надвигалось на неё и свалилась, уходя с линии движения. Услышала как оно ударилось о штукатурку. В лицо посыпались крошки. Она закричала, теряя равновесие в обороте хлестнула Кальвесом по тёмным очертаниям, и увидела, что в руке ничего нет. Уже выронила. У окна возникло лицо.
— Бенна? — И кровь тонкой струйкой закапала изо рта.
Не до шуток. Что-то грохнуло её по спине и вышибло из неё дыхание. Она увидела булаву, отсвет на тусклом металле. Заметила оскаленное лицо мужчины. Вокруг его шеи захлестнулась цепь, вздёргивая его вверх. Комната понемногу успокаивалась, в голове свистела кровь. Она попыталась встать, но только перекатилась на спину.
Витари держала его за глотку и они вместе качались посреди затемнённой комнаты. Он ударил локтем, другой рукой дёргая цепь, но она затягивала её всё туже, глаза измельчились в две тонкие свирепые прорези. Монза с трудом вскарабкалась на ноги, шатаясь двинулась к ним. Он полез рукой за кинжалом на поясе, но Монза успела первой, припечатала его руку своей левой, правой вытащила клинок и начала его резать.
— Ух, ух, ух. — хлюп, хрясь, шлёп, сопли и слюни друг другу в лица, её заикающийся стон и его визгливые хрипы, и низкое рычанье Витари — всё переплелось в гулкую, звериную какофонию. Такие звуки они скорее издавали бы трахаясь а не убивая друг друга. Хрясь, шлёп, хлюп. — Ух, ах, ух.
— Хорош, — выдохнула Витари. — Он сдох!
— Ух. — Она выпустила кинжал и тот стукнулся о доски. Под курткой рука была мокрой и липкой до самого локтя, кисть в печатке стиснуло в пылающую клешню. Она повернулась к двери, щипало глаза, она прищурилась от яркого света, с трудом перевалила через труп солдата из Осприи и по поломанным деревяшкам вышла в проём.
Человек с окровавленной щекой вцепился в неё и чуть не утянул за собой, когда падал, пачкая багровым её куртку. Наёмника закололи сзади, пока он зигзагом пошатываясь ступал на крыльцо, повергли лицом вниз. Затем осприйский воин, что всадил в того копьё, словил копытом по голове. Стальная каска тут же отлетела прочь и он рухнул набок, как подрубленное дерево. Кругом смешались кони и люди — убийственный шторм сапогов, копыт, лязгающего металла, крутящихся клинков, и падающей грязи.
И не далее десяти шагов от неё, средь скопленья извивавшихся тел, на своём огромном боевом жеребце восседал Верный Карпи, ревя как безумец. Он не особо поменялся — то же широкое, честное, бывалое лицо. Лысая башка, густые белые усы, и вокруг них белая щетина. Он обзавёлся блестящей кирасой и длинным красным плащём, более походящим не наёмнику, а герцогу. Арбалетный болт торчал у него из плеча. правая рука свисала, выведенная из строя, другая указывала на дом тяжёленным мечом.
Странная вещь — с первого взгляда на него она почувствовала прилив теплоты. Тот острый приступ счастья, который случается, когда замечаешь в толпе лицо друга. Верный Карпи, тот, кто пять раз водил её войско в атаку. Кто в любых условиях сражался ради неё и ни разу её не подвёл. Верный Карпи, кому она доверила бы жизнь. Кому она её и доверила, чтобы он смог дёшево её продать за старое кресло Коски. Продал её жизнь вместе с жизнью брата.
Теплота прошла быстро. С ней утихло и головокружение, оставив ей порцию обжигающей внутренности злости и острую боль в той половине головы, где монеты скрепляли её череп.
Наёмники могли быть ожесточёнными бойцами, когда у них не было иного выбора, но фуражировку они явно предпочитали драке и их силы подорвал тот первый залп, потрясло внезапное появление врага там, где они его не ждали. Они мчались с выставленными копьями, а враги засели в постройках. Лучники в окнах и на плоской крыше стреляли выбирая удобную позицию. Пронзительно вскрикнул всадник, когда его стащили с седла, копьё выпало из его руки и загремело у ног Монзы. Парочка его товарищей повернули коней бежать. Один выбрался на выгон. Другого мечом выпихнули из седла, одна нога застряла в стремени. Он плясал вверх ногами, пока тут билась его лошадь. Верный Карпи не был трусом, но нельзя пробыть наёмником тридцать лет без понимания, когда пора выламываться прочь. Он развернул лошадь обратно, рубанул осприйского солдата — в грязь вывалился разваленный череп. Затем исчез за стеной хутора.
