Более-менее спокойно ведет себя вражеский флот. Галеры, расположившиеся в Эррской бухте, не появляются на горизонте второй день, если не считать редких сторожевиков, по-прежнему болтающихся на рейде. Это настораживает: Шаббаат явно затеял пакость.
Вздыхаю. Придется повозиться, но кое-какие идеи есть… Странно другое: здесь, в Храме, я должен каждый миг испытывать жесточайшую головную боль. Когда подавляли восстание Нарамис, Палач Лиангхара Озия, руководивший казнями на площади перед Храмом, чуть не потерял сознание, пришлось окружить его чем-то вроде защитного кокона. Сначала меня это пугало, как всегда пугает ошибка в расчетах, но опасения оказались напрасны. О том, что я нахожусь в средоточии вражеской силы, напоминает лишь незаметная другим, но вполне терпимая духота. Интересно, в чем дело? Может, сама богиня знает, что я пришел не как враг? О том, что так оно и есть, я тогда не мог и подумать.
День заполнен лихорадочной подготовкой: моряки готовят суда к выходу в море, мы с Амелией и Жаклин считаем и эксперементируем. В неприметном, приспособленном для магических опытов зале понемножку направляем Силу на чан с плавающими в нем щепками. Результат неожидан, но мы с Амелией довольны, как добравшиеся до крынки со сметаной коты.
— Сойдет, Амме? — спрашиваю Верховную, как подружку.
— Вполне, — улыбается женщина. Даже не верится, что она — глава вражеского Храма, не так уж давно сорвавшая возвращение в Мир Владыки. — Но что будет, когда мы задействуем Силу по-настоящему?
— Не забивай голову ерундой. Мы все равно не узнаем, пока не рискнем, — «радую» я жрицу.
Когда мы покидаем Храм в сопровождении крошечной свиты ближайших сподвижников Амелии, уже вечереет. Еще один малиновый, вполнеба, закат, увенчавший собой знойный день, наполненный грохотом орудий, дымом и ревом пожаров, стонами раненых.
Мы с Верховной, Жаклин и несколькими жрицами, владеющими Даром, идем по затянутым пеленой дыма улицам. Неподалеку раздается грохот, с треском рушится старинный дом, облаком встают дым и едкая кирпичная пыль. Мостовая впереди встает дыбом, летят обломки брусчатки, с глухим стуком осколки бьют в глухие стены домов. Улицу почти перегородила разбитая прямым попаданием повозка; вокруг убитой лошади вьются мухи.
— Ками, распорядитесь, чтобы убрали, — указывает на тушу Амелия.
— Вы правы, — отвечает одна из жриц свиты. — Только мора нам не хватает.
Увиденное не радует. Но наше безумное предприятие, как ни странно, окрыляет и поднимает настроение. Правда, Амелия выглядит смертельно усталой, а покрасневшие глаза говорят о многих бессонных ночах. Она в самом деле правит городом…
— Нам ведь воевать еще, — произносит Амелия. — А я как развалина…
— Ага, — усмехается худенькая, смуглая и неожиданно молодая старшая жрица в разноцветной талхе — наверняка уроженка Аркота. Я уже знаю, что это и есть вдова Раймона, недавно родившая Элрику внука, названного по имени прадеда Шарлем. — Представляете, что потом о нас в летописях напишут (если, конечно, напишут)?
— Уж, представляю, — несолидно прыскает со смеху Верховная. — «Лучшую танцовщицу Храма и Верховную несли на стену на носилках. Сзади шел Палач Лиангхара. Доблестные воители отправлялись на бой…»
До нужного участка стены недалеко. Наполовину пройти Рыбачью улицу, там свернуть на Девичью — и выйти к стене, ведущей к морю. Подняться по лестнице — и вот ты уже на головокружительной высоте над узкой песчаной полосой и пенящимся прибоем. Вдали зеленеют кручи Рыбачьего, а за ними под лучами закатного сияет медью солнца бескрайняя морская гладь. Красота, да и только… Но я не даю себе расслабиться — слишком часто пасторальный пейзаж скрывает смертельную опасность, Палач всегда должен быть начеку. Тем более — Палач мятежный.
Идущий с нами Баттиньоль улыбается, подставив лицо солнцу, и говорит:
— Куда прикажете вести гостей, Верховная жрица?
— Вон туда, — неопределенно показывает Амелия в центр залива. — В миле от берега, чтобы пушки со стен достали. Может быть, понадобится их помощь.
— Нет проблем. Вы и соскучиться не успеете, как я вернусь с гостями.
Вздыхает Бретиньи:
— Эх, сам бы пошел, но я не моряк, а Эжен в Эрхавене застрял — пишет, что тяжело ранен, но поправится…
И размашистым шагом отправляется в порт за Баттиньолем.
«Ялиана» отходит от причалов медленно и плавно, и так тихо, будто бесплотная. Только тихий скрип весел в уключинах, да слабый плеск волн в борта напоминают, что все происходит не во сне.
Над головой раскинулось темно-синее бархатное небо, усеянное крупными бриллиантами звезд, точно старинная талха жрицы-танцовщицы. В такую ночь мучительно, почти до боли, хочется обнять стоящую рядом жрицу Амриты, из-за которой он когда-то пошел против медарского магистрата и Храма, Лейю. Прижаться к теплым женским губам, вспоминая подзабытую за недели осады истину, что на свете есть кое-что важнее войны. Тем более, что она сама очень даже не против, и все эти годы была ему верной женой. Хотя с той поры утекло много воды, но старые чувства властно снова и снова властно напоминают о себе.
«Ялиана» идет быстро и плавно. Команда галеры набрана из лучших матросов Эрхавена, она знает дело так, что пока команды не требуются. Альвен стоит на капитанском мостике, рассеянно глядя в залитые мраком морские просторы, и в голову лезут мысли, от которых на лице против воли появляется кривая ухмылка.
«Одна галера против нескольких десятков, даже у Раймона хоть фрегат был… О таком бое даже морские баллады молчат! Наверное, оттого, что их сочиняли неглупые люди, они знали, когда еще можно врать, а когда лучше заткнуться…»
Предстоит не просто принять бой и погибнуть с честью — это как раз просто до неприличия. Следует кого-нибудь потопить, ввязаться в драку, а потом уйти, раздразнив Шаббаата. С самим капитаном Баттиньолем, да и любым хоть что-то понимающим флотоводцем фокус бы не прошел, но Шаббаат, говорят знающие люди — это нечто особенное. Не дурак, но убежден, что если врагов чуть больше, надо драпать, а если чуть меньше, то атаковать. Как только Синари убедится, что против него — одна-единственная галера, ринется в погоню со всем флотом.
Капитан не боится. Вместо страха веселая злость на армаду самоуверенных, возомнивших себя моряками, вояк из Марлинны, да еще гордость от того, что он идет в бой на судне, носящем имя любимой. Он будет драться. Да так, что Шаббаат перед смертью проклянет день, когда его мамаша встретила папашу. «Хотя, — поправляет себя Баттиньоль. — В Марлинне такие браки заключаются по слову родителей, молодые впервые видят друг друга на свадьбе, а знакомятся — так и вообще на брачном ложе… Не слишком удачная замена Площади Цветочниц или Храму Исмины».
