— Как это не при чем?! — возмущенно прикрикнул Лой. — Кто осведомил его? Ведь она!
Я развел руками.
— Вообще-то я лишь предположил.
— Ты предположил верно, — барон опустил прут и выразительно смотрел на Хельда. — Я сразу все вспомнил. Я вспомнил, кто она, я вспомнил как она вертелась возле моих солдат, я вспомнил как люто смотрела на меня. Меня не проведешь. Да. Как только вернусь с границы, ей не жить. Я отдам ее на утеху всем моим солдатам! А после жестоко убью! Четвертую! Или разорву конями! Или сожгу, как ведьму! Или… а, там видно будет. Но ей не жить!
Хельд протяжно и тихо зарыдал, услыхав его слова. Вся его борьба обернулась тщетными попытками, которые, похоже, стали роковыми для его дочери. Барон метнул в его сторону жестокий взгляд. Коротко усмехнулся, глянул на остальных. Разбойники стояли на коленях и дрожали, как пожухлые листья под дыханием ледяного ветра. А ветер, в облике барона, взирал на них со сложным чувством презрения, отвращения, негодования и высокомерия. И вдруг взорвался могучим порывом.
— Всех казнить! Всех, кроме Хельда. Самой страшной мукой для него станет ожидание смерти его любимой дочери.
— Нееееет! — по веренице пленников прокатился мучительный всхлип. — Пощааааади…
— Отрубить им головы! — холодно и безоговорочно отчеканил Лой де Гарра. — Они им уже не нужны.
— По-ща-ди… — изливался в ночь дикий стон мольбы.
Но их щадить, разумеется, никто не стал. Даже я. Ведь мог же я предотвратить их казнь, причем, всего лишь словом. Но не стал. Я лишь повздыхал сочувственно и пожелал им мужества перед ликом смерти. Ведь они его не имели. А потому и воздалось им справедливо. Зато Хельд остался в живых, хотя зачинщиком признали именно его. Но он, в отличие от соратников, не побоялся плевать в лицо смерти, принявшей облик барона, чем и завоевал себе жизнь.
Разбойников рывками подняли на ноги, и повели в сторону от лагеря. Они выли, стонали и молили, но с тем же успехом можно было и молчать. Некоторые, кстати, гордо молчали, но их уже ничто не могло спасти. В свете нескольких факелов их перекошенные лица невозможно было узнать. Да, страх смерти до неузнаваемости может изменить человека. Хотя все живут с этим страхом. Наверное, потому и умирают.
Я молча стоял и взирал на приготовления. Разбойников растянули редкой цепью и поставили на колени. Они уже не стонали — они изредка всхлипывали и мелко дрожали. Кто-то вспомнил и забубнил молитву, кто-то прощался непонятно с кем, выпрашивая у него прощения. У кого-то даже случилось недержание. Позади обреченных встали солдаты. В свете взошедшей луны сверкнули железные шляпы, хладнокровные мечи, бесстрастные глаза. Палачи ждали приказа.
Барон смотрел на пленников жестоко и властно. Его взгляд стал самым последним, что запомнили они. Взгляд того, кто повелевал их судьбой.
И он махнул рукой. Мечи взметнулись, вспыхнули рассеянной звездной пылью и стремительно опустились. Раздалось характерное «хаканье», и полтора десятка голов одновременно сорвались с грязных истрепанных плеч.
Запахло свежей кровью. Да, свежая кровь всегда особенна, но эта вызывала неприязнь. Нет, я не скажу — она неприятна, я скажу — она безвкусна. Да, это кровь, но она пресна, она не приносит радости вкуса. Она безжизненна, и не может унять жажды. То ли дело кровь героев. Но, как и все редкое, такая кровь очень ценна.
Казнь свершилась без лишней злобы, без ненужных пыток. Барон все узнал, и попросту избавился от бремени. Иного выхода он не видел. Не мог же он тащить их с собой на границу. И оставить здесь не мог. Вернее, он все это мог бы сделать, но не захотел. Да и прочим следовало преподнести урок.
Тела пренебрежительно сбросали в кучу. Безголовые разбойники остались лежать и дожидаться могильщиков. Дикие ли звери, вороны ли — уже не важно. А вот головы солдаты прихватили. Барон приказал выстругать колья, вкопать их возле тракта и насадить на них головы. Он знал — разбойники еще остались. Даже если и не остались, то непременно могли возникнуть снова. Лой де Гарра смутно подозревал, что разбойники — это не конкретные люди, а явление. И сколько ты их не уничтожай, они снова будут появляться, как черви в гниющей плоти. Потому он считал лучшей мерой борьбы с ними — страх. Он всячески старался поселить страх в их умах, чтобы они, если и появятся снова, то сидели и не высовывались. Разговоры же о том, что явление не исчезнет, пока не поймешь и не искоренишь причину, он слушать не желал.
Лагерь между тем вернулся к своей обычной жизни, словно ничего ужасного и не произошло. А ведь, правда — ничего ужасного и не произошло. Все приобрело естественную гармонию. О казни уже не вспоминали. Воины тоже смутно догадывались — нет смысла горевать о прошлом, когда поджидает будущее. Лучше думать о нем, потому как его можно изменить.
Солдаты, привыкшие созерцать «прелести» войны, снова оживленно болтали, смеялись или правильными камнями точили оружие. Некоторые выстругивали новые древки для сломанных копий. Рыцари сидели в кругу главного костра, перед черно-желтым шатром. Они обсуждали подробности предстоящего похода и возможных боевых действий на севере. Здесь же пребывали пехотные десятники. Берд оживленно жестикулировал, пытаясь втолковать им очередные свои соображения по поводу пешей стратегии. О том, какой боевой порядок лучше, как должны стоять щитоносцы, алебардщики, мечники и пикинеры. Диркот тоже лежал рядом, поигрывая тяжелым болтом. Он равнодушно слушал их споры и единственным глазом следил за далекими звездами. Однако когда речь заходила о роли арбалетчиков в строю, он тяжело вздыхал и неприметно качал головой. Вступать в бесполезные споры у него не было ни малейшего настроения.
Сам же барон угрюмо сидел в сторонке, и ждал ужин. Он внимательно следил за снующими кашеварами, потягивал воду из фляги и о чем-то думал. Неожиданно он приподнялся, поискал глазами кого-то, увидел меня и сделал приглашающий жест. Я не заставил себя долго ждать и подошел к нему.
— Чего желает почтенный барон?
— Барону вдруг стало интересно послушать тебя, — заявил он, сквозь дрожащую тьму приглядываясь ко мне. Я присел на скрещенных ногах. Он продолжал, — мне захотелось узнать о жизни в других землях. Ведь ты — пилигрим, а потому можешь мне поведать о многом.
— Могу, — кивнул я.
— Так поведай. У нас предостаточно времени, пока не сготовится каша.
— Этого очень мало, — сразу предостерег я, метнув взгляд в сторону снующих кашеваров. — Но я все же расскажу тебе пару историй.
Барон заерзал на шерстяной подстилке, устраиваясь поудобнее. От него запахло нетерпением. Он ожидающе подобрался. Я вдохнул полной грудью свежий ночной воздух, наполненный запахами леса. А также запахами ячменной каши, которая томилась в угольно-черных котлах. И начал рассказывать.
