— Да, конечно… Аэ, я хочу тебе сказать, хотя ты, наверное, уже слышала это много раз, — начинает он, бессознательно стремясь оттянуть пустыми словами миг, когда надо будет сказать самое главное. — Я люблю твою улыбку, твои глаза, твои волосы, как ты танцуешь. Но самое главное…
Аэлла не перебивает. Перебивают другие. Чеканя шаг, всем своим видом стараясь показать, что они не штатские лоботрясы, от которых одна морока и никакой пользы, к танцующим подходит отделение латников с копьями, одетых в форменные плащи столичной Внутренней стражи.
— Аэлла из Ритхэаса? — спрашивает грузный седоусый воин с нашивками сержанта. — Она?
Из-за спины сержанта выходит сутулый, почти горбатый старичок с сальной, жиденькой пегой бороденкой, сжимает в потных руках с грязными обкусанными ногтями какую-то грамоту. Аэлле хватает одного взгляда, чтобы краска сбежала с лица, а ноги едва не подкосились. И подкосились бы, но в последний момент Тетрик успевает подпереть ее плечом.
— Она, она, Лиангхарово отродье! — радуется старичок, окинув Аэллу раздевающим взглядом. Тетрику вспоминается рассказ Аэллы о немилом муже, за которого девчонку выдали, можно сказать, выкинули, в двенадцать лет. — Премудрый Аргишти, как хороша! Как раз дозрела…
— Что происходит? — возмущается Тетрик, твердо решив, что это какая-то ошибка, ведь они не делают ничего противозаконного. — Почему…
— Аэлла из Ритхэаса! — отвечает, отбирая у старичка бумагу, сержант. — Именем Империи вы арестованы по обвинению том, что, будучи обвенчаны и являясь законной женой Беренгарда, бывшего в те времена мельником в указанной деревне, покинули мужа, а также за исполнение крамольных песен в балагане после побега.
— Но балаган уничтожили шестнадцать лет назад, срок давности наказания за такие преступления закончился в прошлом году.
— Да, — самодовольно усмехается старичок, и последние сомнения, что он и есть мельник Беренгард, исчезают. До легендарного героя проклятому старцу, невесть как попавшему в столицу — как червяку до ствангарского медведя. — Тебе, дорогая, повезло: не придется отвечать за гнусные песенки, за которые тебе светило несколько лет каторги. Но бегство от мужа — попрание воли Аргишти, скрепившего брак, и срока давности не имеет. Придется, дорогая, исполнять супружеский долг… После того, как понесешь законное наказание.
Глаза Аэллы вспыхивают гневом и сужаются. Тетрик пугается, что она сделает что-нибудь непоправимое, чего старый мерзавец наверняка и добивается. Аэлла поднимает голову, намереваясь, наверное, плюнуть Беренгарду в лицо… Но в последний момент передумывает и сплевывает под ноги. Так получается даже оскорбительнее: мол, на тебя даже плевка жалко.
— Лучше на виселицу! — отвечает она.
— И это будет зачтено в приговоре, — ответствует вновь обретенный муженек. — Ты, кажется, подзабыла наши законы? Палач напомнит, да и я добавлю.
— Хватит болтать. Уведите задержанную. А ты, парень, — впервые обращается сержант к Тетрику. — Иди-ка подобру-поздорову. А то и тебя возьмем — за соучастие и укрывательство.
— Она — жрица Великого Храма Исмины! — возмущается Тетрик. На самом деле, конечно, послушница, но какая сейчас разница? — Вам же помогать приехала!
— Слушай, парень, у меня приказ — арестовать беглянку. Будь хоть сама Исмина во плоти, мне плевать, пока командир взвода не отменил приказ. Все, пошел отсюда!
Тетрик мог бы сказать еще много чего, на худой конец пригрозить, что случившееся лишит Ствангар последнего союзника, но… Сержант прав. Все это нужно доказывать взводному, лучше — судье, выносившему приговор.
— К тюрьме шагом марш! — командует сержант, и процессия трогается, оставив растерянного Тетрика посреди опустевшей (мало ли за кем явился наряд?) танцевальной площадки.
Неккара была права: ничем хорошим столько счастья сразу не кончается.
Так всегда и бывает — пока не потеряешь, не оценишь. Доводилось ему с Аэллой и спорить, и ссориться, а ее шутки порой бывали не такими уж безобидными. Но сейчас Тетрик готов простить и не такое, и удивляется, как мог обижаться на такую ерунду, на дружеские подначки танцовщицы.
А вчера… Вчера он понял, что должен был понять еще в Эрхавене, ну, самое позднее, на пути к Таваллену. Аэлла была не просто другом. Она — та единственная, с кем они составляют нерасторжимое целое, дополняя друг друга. Та, которая ему — именно ему — нужнее, чем все сокровища мира.
Тетрик вспоминает редкие минуты, когда они были наедине. Вспоминает мягкий шелк ее волос тогда, на ныне упокоившемся на дне морском «Неистовом», в ночь перед битвой. Вспоминает поцелуй перед выступлением: это для Аэллы он был дружеским и шутливым, а ему врезался в память на всю жизнь. Вспоминает он и танец на залитой светом ламп и факелов Площади Роз — ее теплые, мягкие руки на плечах и море счастья, в которое они окунулись. Он никогда не будет счастлив, если не вытащит ее из беды. Как — он пока не знает, знает лишь, что обязан попытаться.
После ареста Аэллы, как по волшебству, изменилось и настроение в отряде. Перемена вызвана не только и не столько тем, что, возможно, придется отстать от армии. Невозможно узнать обычно спокойную и уравновешенную целительницу: после рассказа Тетрика, а потом визита к судье Неккара вне себя.
— Одно из двух, — повторяет она. — Или мерзавец кем-то куплен, или он редкостный идиот, рубят сук, на котором сидят!
— Скорее первое, — усмехается Сати. — Со ствангарцами даже воевать не нужно: заплати — и они признают себя побежденными.
— Не скажи… Атарги, положим, тоже не бедные, но спасти Марлинну им денег не хватило! — отвечает Крейтон. — Если ствангарцев довести до белого каления, они будут воевать из принципа. По мелочам, конечно, может быть всякое.
— Что теперь делать? — спрашивает Неккара. — Не силой же ее освобождать?
— Нек, ты совершенно права, — встревает Сати. — Мы не можем ждать так долго. Когда все уляжется, а дело будет сделано, можно будет попробовать ее как-нибудь выкупить. Да и…
— Оставить все как есть? Ты думаешь, что говоришь? — возмущается Тетрик. В группе он младший, но раз его отправили в поход Верховная и Наставница, он тоже имеет право голоса.
— Да, — холодно отвечает пулажджийка, в брошенном на Тетрика взгляде — явная неприязнь. — Аэ сама виновата — сбежала от мужа, с которым ее боги соединили, да еще и крамольные песенки пела. Еще повезло, что срок давности прошел. Нет, пусть уж исполнит супружеский долг, а там, глядишь, и помрет муженек. Все-таки, если ты прав, ему сейчас пятьдесят восемь. Лет пять он точно протянет, а вот десять уже едва ли. Так будет лучше и для нее — хоть что-то унаследует.
