Отвечать в любом случае не стоило, так что он залпом опустошил кружку с пивом, и собирался было выйти из-за стола, окончательно потеряв желание есть, когда рядом дернулся и начал вставать Кнуд. Рагна обернулась, едва не выворачивая шею. Эрик проследил за ее взглядом — из своего угла поднимался Ульвар, вытягивая из-за ворота амулет.
— Вот же твари, доесть не дали, — проворчал Кнуд. — Что б вот на четверть часа позже!
— Я приберегу для тебя кусок пирога, — сказал Эрик. Хотелось пожелать удачи, но все кругом вели себя так, словно ничего не происходит, и он придержал язык. Говорят, те, кто ходят в патрулях в приграничье, такое пожелание считают дурной приметой. Может и тут так.
— А для меня пирог стащишь? — улыбнулась Рагна.
— Подумаю, — хмыкнул он.
— Врединой был, врединой и остался.
Она устремилась за остальными. Эрик проводил ее взглядом. Вокруг по-прежнему раздавался ровный гул голосов.
— Привыкнешь, — сказал сидевший напротив парень… Моди. В вырезе ворота блеснул амулет, такой же, как у Альмода и Ульвара. А на вид совсем молодой. Сколько он ходит, интересно? Или об этом тоже не спрашивают?..
— Может быть. Только пока мне предлагают привыкать ко всякой гадости.
В коридоре его окликнул Альмод. Эрик остановился, поджидая, пока тот догонит.
— Первый просил передать, что твое Посвящение завтра вечером, — сказал тот. — Сегодня он слишком… занят. До того — из ставки ни шагу.
Эрик кивнул. Завтра, так завтра.
— Зайди к казначею, забери отступные за твое плетение. Теперь это собственность ордена. Лейву я сам напишу пока он не вздумал присвоить авторство.
— Он никогда бы…
Альмод усмехнулся так, что он на миг почувствовал себя младенцем.
— Ты, считай, мертв, он — твой наставник, и кто, кроме тебя и него самого знает, что в этом плетении твое, а что — его?
— Он не…
— Да, я вижу, что он в этом почти не участвовал. Его стихия — созидание, а не разрушение. Как и моя, впрочем, — задумчиво добавил он. — Поэтому мы с ним неплохо ладили.
— Он не стал бы! — повторил Эрик.
Альмод снова рассмеялся:
— Пари? На что спорим, он уже его присвоил?
— Тебе так нравится ждать от людей всякого дерьма? — медленно произнес Эрик.
— Не нравится. Но что поделать, если дерьма в этом мире — и в людях — не так уж и мало?
Эрик пожал плечами: на философские споры настроения не было.
— Через час приходи в зал для плетений, — продолжал Альмод. — Соберу командиров и наставников, покажешь свое, авторское. Жаль, Ульвар не успел… ничего, потом передадут.
— Я балбес, — сокрушенно сказал Эрик. — Надо было хоть Кнуду показать, время было.
— Задним умом все мы крепки. Но, раз уж зашла речь… Не привязывайся.
— То есть?
— Не заводи в ордене ни друзей, ни возлюбленных. Не привязывайся. Они умирают, ты остаешься… с очередным шрамом в душе.
Эрик посмотрел через его плечо — туда, где Тира разговаривала с каким-то парнем. Альмод усмехнулся.
— Уел. Впрочем, она меня переживет.
— Мара меня тоже.
— Мара… — он хмыкнул. — Глупо. Спорим, она найдет тебе замену через месяц?
Эрик заставил себя разжать кулаки.
— Легко спорить о том, что невозможно проверить.
— Проверить еще легче. У меня остались знакомые в Солнечном, которые радостно изложат все сплетни. Она ведь наверняка останется на кафедре — на твоем месте.
Эрик усмехнулся.
— Из двоих, заключивших пари, один дурак, потому что не знает, но спорит, второй — подлец, потому что знает, но спорит. Кем ты считаешь меня? И кто тогда ты сам?
Он прибавил шагу. Может, напиться? Пока он все равно не полноправный чистильщик и всем на него плевать.
— Эрик, — окликнул Альмод из-за спины. — А если дурак — я?
Он обернулся.
— Я почти в этом уверен.
— Почти?
— И я не хочу быть подлецом.
* * *
Пацан улетел, словно ошпаренный. Альмод усмехнулся ему вслед. Тира взяла под руку.
— Жарко тут. Пойдем, подышим.
Он удивленно вскинул бровь. В зале трапезной. может, и было жарковато от печей и очагов, но по неотапливаемым коридорам гуляли сквозняки. Но спорить не стал, чего бы и не подышать. Весна разошлась вовсю.
Они устроились на скамейке. Тира надолго замолчала. Альмод не стал ее торопить. Сегодня утром, после известия о гибели Трюгви, она была сама не своя.
В такие моменты Альмод ненавидел собственное бессилие. Он всегда умел складно болтать, но слова пусты рядом с настоящим горем. Сначала Фроди, теперь вот Тира… с Трюгви они были давними приятелями. Его вообще было трудно не любить, славный парень… был. Альмод-то давно положил себе ни к кому не привязываться и не скорбеть, глупо сокрушаться о неизбежном. Но говорить об этом было бы жестоко, так что все, что ему оставалось — обнимать ее как утром. Или молча сидеть рядом. как сейчас.
— Ты ведь видел сегодня Первого? — спросила вдруг она.
— А что?
Тира сорвала ольховую сережку.
— Нехорошие слухи ходят. — она затеребила сережку в руках. Альмод молча ждал.
— Первый перестал появляться в общей трапезной, и слуги шепчутся, что он и у себя почти ничего не ест. Предпоследнее посвящение сорвалось из-за того, что он не удержал плетение. Девочка погибла.
Альмод мысленно выругался. Он всегда считал Первого хорошим мужиком… или это ему только казалось так в сравнении с предшественником?
Та часть плетений при посвящении, которая была заботой Первого не требовала особых сил. Если он их не удержал, значит, чувствовал себя очень плохо. Устав Ордена не запрещал отказаться от должности Первого и снова ходить в отряде. Если все настолько плохо, почему бы не отдать место?
Или Первый сам не заметил, насколько все плохо? Если настиг приступ, тогда он не удержал бы плетение. Но тогда сплетни бы уже разнеслись — и говорили не про то, что Первый почти не ест, а про судороги. Впрочем, Лейв тогда говорил, что поначалу приступы могут быть совсем незаметными. Со стороны кажется, что человек замер, глубоко задумавшись, а у него самого из памяти все выпадает напрочь.
Надо будет заглянуть в университетскую библиотеку. Сейчас уже, конечно, просто для того, чтобы освежить знания.
А сам он пошел бы в отряд, отказавшись от безопасности ставки? Понимая, что первый же прорыв наверняка окажется последним, если уж несложное плетение удержать не получится? И что вполне может стать тем, чья ошибка может утянуть за собой и остальных?
Не пошел бы. И Первым бы не остался. Всегда есть третий путь. Но Первый — не он.
— Трюгви говорил, что Первый умрет.
Так… А что если разболтавшегося пророка заставил замолчать сам Первый? Такое вполне могло быть — и тогда все остальное действительно лишь цепочка случайностей.
Но с чего бы пророку болтать такое? Альмод же сегодня все сделал чисто. Где-то недоглядел и болезнь вернется? И к тому моменту не окажется никого, кто мог бы помочь? Такое могло быть. Сам Альмод давно не питал иллюзий по поводу собственного бессмертия. Но они же отдали плетение, значит, будут и другие.
А многие ли готовы рискнуть зная, что в случае неудачи, окажутся на виселице за убийство? В лучшем случае в допросной, не зная, хватит ли духа продержаться и не оговорить себя? Как ни странно, пацан смог бы, что-то, а трусом он не был. Но пацан может сгинуть вместе с ним. Кто еще? Ульвар — но тот не возьмется не из страха, а зная, что плести с такой точностью не сможет. Магни? У того хватит и духа и умения, но если не будет Первого, Магни — один из кандидатов на его должность. После самого Альмода, Ульвара и Астрид. А еще он позавчера ушел на прорыв, и жив ли сейчас — неизвестно.
Так что, он зря возился? Или все куда проще?
— Видение или предчувствие?
Видения случаются в самом конце Бдения или сразу после него, пока еще окончательно не выветрился черный корень, а разум уже не ищет определенную цель. Они сбываются всегда. Предчувствие… Оно предчувствие и есть. То ли в самом деле предсказал, то ли померещилось. Задним числом легко самому поверить, что знал загодя. Нет, часто бывало и правдой, иначе не узнавали бы пророков. Но сколько раз Тира ждала его зря? Он никогда не спросит ее об этом, как никогда не просил дожидаться, но если ей так легче — пусть.
