Да, похоже, что в отличие от моего времени, где властелинами людских душ стали денежные мешки и щедро проплачиваемые ими телевизионные шуты с прочими паскудами, в этом мире с идеологической составляющей, или, как прежде говорили, партийно-политическим воспитанием, дело обстоит гораздо лучше. К сожалению, того же нельзя сказать об уровне комфорта, но тут уж придётся приложить усилия, чтобы хотя бы слегка вытянуть эту Европу за косу из болота, подобно приснопамятному Мюнхгаузену. Но для того, чтобы как-то повлиять на развитие мира, необходимо для начала самому вписаться в этот мир.
Наблюдая за присутствующими в храме, я отметил одну деталь, которая, на мой взгляд, может несколько облегчить это вживание. Во всё время богослужения активное участие в нём принимали только монахи и один из послушников. Остальные чернорясники и все миряне, за исключением одного — того самого, что в комнате для путников отбивал поклоны, а сейчас шептал слова молитв себе под нос — явно не знали латыни, и так же, как я сам, только старательно осеняли себя крестным знамением и отвешивали поклоны. Выходит, даже в этом мире человек, не знающий латинских молитв, не окажется слишком заметной белой вороной, что весьма хорошо: мне и без того постоянно приходится ловить любопытные взгляды исподтишка…
Как только прозвучало финальное "Амен!" церковка опустела. Войдя вновь в главное здание обители, толпа разделилась вновь на "местных" и "пришлых": монахи гуськом потянулись по коридору в сторону трапезной, миряне-странники же направились к лестнице, ведущей на второй этаж. Я сунулся было вслед за монахами, однако один из парней поймал меня за плечо:
— Тамо — неможливо! Идем до гуры!
Похоже, долгое пребывание в языковой среде начало давать свои результаты: я практически всё понял, а чего не понял — догадался. Ну что ж, "в гору", так в гору! Хотя жрать охота всё сильнее, но, надеюсь, с голоду пропасть не дадут: харчей я наготовил в трапезной на всю толпу, значит — или позовут ужинать, или принесут, так что подождём в "гостевой". Тем более наверху остался загадочный итальянец с его ротфронтовской жестикуляцией — надо глянуть, как он там, болезный…
…Пьемонтец был плох.
Когда мы вошли, длинный худой монах, сидевший у изголовья умирающего повернул голову на шум и, увидев меня, устало протянул:
— А, вот ты какой… Ну-ка, иди сюда! Он тебя постоянно зовёт, всё "фрателло" да "фрателло". Видно, хочет перед кончиной что-то важное поведать.
"Здравствуйте вам! Что-то день сегодня насыщенный: то за фальшивомонетчика приняли, то монаха китайским ножиком соблазнял на подделку документов, то допрос, то готовка, а теперь вот с без пяти минут покойником беседовать! Достало, однако!"
Но ничего не поделаешь: подхожу к тюфяку итальянца, сажусь. Чёрные глаза под узкими, словно выщипанными бровями, внимательно следят за моими движениями.
— Приходил… фрателло…
— Пришёл, как видишь. — Дурацкий ответ, сам знаю. Зато правда.
— Кончаюсь… Будешь Пьемонт, увидел наши фрателли, передай… передай скажи Дольчино, такой слово: "Куйте железо". Не передай "Возжигайте огонь!". Нельзя. Что надо было привезти — мы с фрателли не смогли. Не достали… все умер… и я тоже буду сейчас умер… Ты понимал?
— Да, понял я.
— Репетер!
"Ага, вроде "репетиции". Наверное, "повтори"".
— Передать Дольчино "Куйте железо". Нельзя говорить "Возжигайте огонь", потому что вы не смогли достать необходимое, все погибли.
— Так…
Теперь хорошо, можно умер…
Фрателло, бери мой палка… Деньги поделите — аурум возьми… ты знаешь… как распорядиться… Остальное — на мессы в монастырь… похороны… Сапоги — убогим…
Слова умирающего всё тише, воздух изо рта вылетает с пришепетыванием.
— Господь со мною… Вива Ита… Оливки хочется…
Рядом сидящий монах рукой провёл по лицу пьемонтца, смыкая ему веки, встал у изголовья и, сложив молитвенно руки, затянул печально-мелодичный речитатив…
Вот и всё. Был человек — и не стало. Куда-то шел, к чему-то стремился, боролся — до конца, не хотел уходить, не передав секрета… И кончился. Как будто оборвалась плёнка в старом кинопроекторе во время сеанса фильма про героев-подпольщиков…
К молитве монаха присоединились двое мирских, третий выскользнул за дверь и тут же по ступеням лестницы застучали деревянные подошвы его обуви.
Я всё так же продолжал сидеть рядом с телом. Чтобы чем-то занять руки, принялся поправлять ложе покойника, сложил его руки на груди. Эх, свечки нету, ну да, надо думать, у братьев-монахов такого добра должен запас иметься.
Подтыкаю и выравниваю края сенника. Оп-па!.. Ну-ка, что это? Вытаскиваю из-под края постели покойного весьма солидный посох, окованный понизу железом и изукрашенный примитивизированной резьбой на евангельские темы. По крайней мере, чётко удаётся опознать сюжеты Тайной вечери и несение Креста.
Надо полагать — это и есть завещанная пьемонтцем "палка". Денег, правда, не обнаруживается, ну да шут с ними!
За время своих копарьских похождений я сумел ко многому привыкнуть. Случалось — обедали рядом с мешками, в которых были сложены костные останки бойцов. Доводилось и выкапывать кости на том самом месте, где в прошлый раз ночевали, прямо там, где был пол палатки. И из ржавых касок волосы с остатками скальпа выскребали. Было и такое, когда из ила на дне пруда вытянули немца — не кости, а недоразложившуюся органику, которая при контакте с воздухом стала расползаться, растекаться грязной вонючей лужею… Так что свежий покойник не доставлял мне никаких неудобств. Чего покойников опасаться-то? Мёртвые, как известно, не кусаются. Живых бояться нужно!
Постепенно странноприимное помещение наполнилось людьми. Пришедшие бенедиктинцы присоединились к своему собрату с чтением заупокойных молитв. Послушники же приволокли столешницу из горбыля и перетащили на неё тело, после чего подняли эти "эрзац-носилки" и направились к выходу. За ними последовали и монахи, за исключением того самого, худого, который был рядом со мной при последних минутах умирающего. Кстати, на богослужении я его не видал: похоже, он всё время сидел возле итальянца. Скорее всего, это и есть тот самый брат Иероним, чьё имя упоминал днём приведший меня сюда послушник.
— Меня зовут Иероним, я смиренный слуга Всевышнего. А ты, как легко можно догадаться, тот самый странствующий мастер из Железного города?
Ну, так и есть — Иероним! Местный Айболит и по совокупности специалист по ритуальным услугам…
— Из Штальбурга, святой отец. Меня зовут Макс. Макс Белов.
— О тебе и стране твоей рассказывают много странного. Но влияния Врага рода людского в тебе не замечено, хоть ты и небрежен в молитве. Но этот грех отмаливается.
