— Вот что такое величие, Квентин. То, что ты никогда не потянешь и никогда не поймешь.
Он был прав. При всей своей новой силе, обретенной после смерти отца, Квентин знал, что лига Маяковского для него недоступна, и охотно признавал это, лишь бы гениальный волшебник ему помог.
— Почему же столь великий маг до сих пор сидит здесь, в Антарктиде? — недоумевала Плам. — Вы могли бы прославиться!
— Мог бы, да только зачем, — пробубнил приунывший снова профессор. — Люди не заслужили всех этих чудес, и ни к чему им знать мое имя.
— Значит, вам нравится жить одному во льдах? В голове не укладывается.
— Отчего же? — Маяковский выпятил губу, недовольный, что его подвергают психоанализу. — Здесь у меня все, что нужно. Работаю без помех.
— Она права, это трудно понять, — взял слово Квентин. — Вы разрешили здесь то, над чем другие годами ломали головы. Вы должны обнародовать свои достижения.
— Ничего я не должен! Все, хватит. Назад я не вернусь никогда.
Среднестатистический ум Квентина мог, в общем, это понять. Достаточно вспомнить кое-какие факты из биографии Маяковского: катастрофический роман со студенткой Эмили Гринстрит и последующее изгнание в Южный Брекбиллс. Квентин на себе постиг, что значит жить отдельно от всего прочего мира. Потеряв Элис, он так горевал, что поклялся никогда больше не чародействовать. Кто не рискует, тот ничего и не теряет, говорил он себе. И никому не причиняет вреда. Впрочем, длилось это недолго: кто не рискует, тот не живет. Когда Элиот, Дженет и Джулия пришли за ним, он вернулся обратно в Филлори. Рискнул снова, выиграл, потом проиграл и ничуть не жалел об этом.
— Неправильно это, — сказал он. — Вы, конечно, гений, но в этом неправы. Вернуться было бы не так страшно, как вам кажется.
— Мне твои советы без надобности. Вот сможешь все это повторить, тогда и советуй.
— Я и не советую, просто…
— Тоже мне загадочная личность. — Маяковский ткнул Квентина в грудь пальцем, похожим на высохшую сосиску. — Думаешь, я не знаю, что тебя выгнали из того мира, в котором ты жил? Ты приполз назад в Брекбиллс, но и оттуда тебя поперли!
Господи. Он знает что-то о Филлори, во всяком разе о Нигделандии. Квентин пятился, Маяковский наседал.
— Да, верно — но я не живу отшельником в ледяном замке, упиваясь своими обидами.
— Где уж там, из тебя уголовник и то никудышный. К папочке прибежал за помощью!
— Мой отец умер. — Квентин перестал пятиться. — Я, может, и второсортный волшебник, но не псих-затворник, на людей не кидаюсь. Живу среди них и пытаюсь чего-то добиться. И вот еще что: я думаю, вы умеете взламывать встроенные чары. (Ага! И у нас бывают гениальные озарения!) Это они вас здесь держат, не так ли?
Слишком уж хорошо Маяковский подготовился к их визиту. Квентин сказал это наугад, но чуял, что близок к истине.
— Покажите мне, как, — поднажал он, пользуясь преимуществом. — Вы должны знать, даже если боитесь сам это сделать. Научите меня. Помогите кому-нибудь хоть раз в жизни.
Он явно затронул больной нерв: Маяковский взбесился и влепил ему пощечину. Квентин и позабыл, как профессор любит их раздавать. Больно зверски — хорошо еще, самогон обеспечивает хорошую заморозку.
Под его же влиянием Квентин решился на то, о чем мечтал издавна, то есть дал профессору сдачи. Залепил как следует по щетинистой морде.
— Ишь ты! — Маяковский еще раз продемонстрировал свой желтый оскал. — А ну еще!
Квентин повторил и оказался в медвежьих объятиях. Ничего себе поворот! Плам смотрела на них круглыми глазами и, кажется, пыталась телепортироваться. Какого хрена, почему два мужика не могут обняться в подвале посреди Антарктиды? Квентин похлопал бедного старикана по спине свободной рукой.
Отца больше нет, с кем еще обниматься. Так, наверно, и поступают в нормальных семьях. Славный старина Маяковский. Не такие уж они, выходит, и разные.
— Я покойник, Квентин, а это моя могила. Я похоронил себя здесь.
— Смешно же. И глупо. Вы можете взломать эти чары и вернуться в любой момент. Давайте вернемся вместе!
Маяковский отстранил его от себя.
— Забирай свой говенный мир себе, ясно? Я остаюсь. — Он похлопал Квентина по щеке. — Я человек конченый, а ты хоть и середнячок, но храбрый, отдаю должное. Ты не кончишь, как Маяковский, у тебя еще все впереди.
Он снова взялся за бутылку, совсем было опустошенную, но волшебным образом наполнившуюся опять.
После этого Квентин почти ничего не помнил. Поющий, хохочущий и плачущий Маяковский смешался с порожденными лишайновкой снами, и трудно было отделить одно от другого. Во сне они сидели на полу в мастерской, передавая друг другу бутылку и Маяковский рассказывал, что тоже бывал в Нигделандии — в то время, когда боги вернулись и хотели отобрать магию у людей. Рассказывал, как сражался против них вместе с драконами, как летал на большом белом змее из озера Восток,[15] как лично, насылая громы и молнии, разбил воздушный колокол Нигделандии.
Наутро Квентин проснулся в своей постели. Не в Южном Брекбиллсе — в отеле «Марриотт» при Ньюаркском аэропорте. Он не помнил, как оказался здесь. Наверно, Маяковский все же отправил их обратно через портал, как когда-то отправлял в Брекбиллс после гонок к Южному полюсу.
После такого количества самогонки только порталы и открывать. Странно, что они еще живы.
Квентин сел и тут же пожалел, что не умер. Каждое похмелье выглядит хуже всех предыдущих, но это обещало побить все рекорды. Организм, по всем ощущениям, высушили наподобие абрикоса и заменили влагу ядом злобной гадюки.
Квентин, медленно и осторожно, приподнялся на четвереньки и зарылся лицом в подушку. Эта поза, знак смирения перед гневным богом похмелья, обеспечивала также приток крови к мозгу (если в его жилах еще осталась хоть капля здоровой крови). Пальцы нашарили под подушкой что-то круглое, твердое и холодное. Подарок от зубной феи?
Да, и притом недурной: три золотых монеты размером с серебряный доллар, только чуть толще. Квентин повертел одну в пальцах, и она сверкнула, словно на солнце, хотя шторы были задернуты.
Поняв, что это такое, он растянул сухие губы в улыбке. Маяковский сделал то самое, о чем говорил Квентин: закачал в монеты мощность, потребную для снятия чар. Может быть, он хотел таким образом выйти из своего заточения, но так и не решился на это. Благослови тебя Бог, старый хрен. Может, у отца волшебной силы и не было, зато Маяковский ей обладал в избытке и не побоялся передать ее кому-то другому. Старик неверно судил о себе: в конечном счете он проявил себя как герой. Когда голове чуть-чуть полегчало, Квентин заставил одну монету исчезнуть — простенький такой фокус — и тут же вернул ее. Такой подарок тебе делают только раз в жизни, и им надо распорядиться по-умному. Они взломают чары, украдут саквояж, а потом он займется своим настоящим делом. Жизнь начинала обретать смысл впервые после ухода из Брекбиллса. На одной стороне монеты — похоже, только что отчеканенной — был изображен дикий гусь в полете, на другой профиль молодой женщины, которую Квентин узнал даже спустя много лет: Эмили Гринстрит.
