"Скоро что-то должно произойти", — сказал себе собиратель тел, едва взглянул в глаза, вышедшего в коридор молодого человека.
Голубые прожилки, отходящие от синей радужки, время от времени вспыхивали яркими искрами. Сальмир видел такое у Антаргина, когда тот останавливал рьястора у самой черты проявления. Хорошего это не сулило.
Антаргин не находил в себе сил чинно сидеть на месте и ожидать положенного срока, как подобает Перворожденному, всем известному абсолютной невозмутимостью (если, конечно, сам мужчина не хотел показать обратное), а потому предпочел выставить из комнаты шестерку собирателей и остаться наедине со своими мыслями до тех пор, пока Сальмир не приведет Таргена.
Он сознательно выбрал именно эти покои для встречи с сыном. Покои, являющиеся зеркальным отражением тех, в которых прошел самый счастливый год его жизни. Целый год с ней — с Лурасой. С женщиной, с которой он когда-то не хотел связывать себя, от которой изначально пытался отказаться, споря с Рианой, а потом еле заставил себя отпустить — отпустить с изрядной частью себя самого.
Рука мужчины, словно в нежной ласке, прошлась по пологу балдахина собранного у стойки струящимся каскадом, едва касаясь при этом розовой ткани. Раса любила этот цвет больше всех остальных. Она называла его радужным, Антаргин так и не смог понять почему. Лураса во многом осталась для него загадкой, хоть и говорила, что именного он — Антаргин — знает ее лучше, чем кто-либо, во что сам Перворожденный никогда до конца не верил.
В последнее время он стал реже заходить сюда. Даже ощущая едва уловимую связь с сыном, мужчина стал терять надежду, что увидит его когда-нибудь, и оттого находиться в этой комнате с каждым минувшим днем становилось все более болезненно, почти невыносимо. Понимание, что ничего нельзя изменить, давалось ему с неимоверным трудом.
Сейчас Перворожденному почему-то казалось, что время замерло и назло всему не собирается двигаться дальше, а, застыв на моменте "до", будет бесконечно терзать его оживанием встречи.
Мучительнее кары Антаргин себе представить не мог.
У мужчины имелось несколько причин для нервозности. Конечно, определяющей являлась скорая и долгожданная встреча с сыном, но и разговор с Рианой, вернее отсутствие такового, добавил толику неуверенности в непривычно возбужденное состояние мужчины.
Почему Нерожденная сегодня отказалась дать ему совет, Антаргин не понимал. "Неужели из-за деления?" — задавался он вопросом, но подтверждения не находил, тем более, что когда-то давно Перворожденный уже признавался ей в этом "грехе", и тогда был прощен, если слова "это твой выбор" можно отнести к прощению.
Остановившись возле одного из узких оконцев, мужчина окинул взглядом открывающийся из него вид. Все как всегда — кажущаяся безмятежность.
Занятые повседневными делами ротулы, снующие по внутреннему двору замка, вернувшиеся с прогулки тресаиры, подводящие лошадей к конюшне, чтобы передать в заботливые руки конюхов, играющая в лучах восходящего солнца зелень, украшающая противоположенный склон горного ущелья — привычная картина вроде бы мирной жизни, на самом деле, не являющейся таковой.
Ожидания Рианы не оправдались. Ее народ не смог смириться с заточением, особенно когда пришло понимание о его неотвратимости. Многие так и не научились жить, ограничивая себя. Не захотели научиться.
Наблюдая за тем, как Окаэнтар оттолкнул со своего пути мальчика-конюха так, что тот покатился по земле, Антаргин сжал зубы, подавляя приступ ярости. С каждым днем его противник все больше наглел и, уже не скрываясь, противоречил главе тресаиров. Его усилиями Истинные разбились на два лагеря; тех, кто был за немедленный переход с потерей спящих, и тех, кто все еще верил в возможность полного возвращения в мир живых. Антаргин, не смотря ни на что, продолжал относить себя к последним.
Это была его обязанность, его право и ответственность, возложенные на Перворожденного Рианой — спасти всех тресаиров, также, как она когда-то увела всех оставшихся в живых в Саришэ, пожертвовав ради этого своим телом и ежедневно отдавая кусочек силы на поддержание нового мира — поддержание их возможности жить.
Антаргина выводило из себя то, что Окаэнтар не ценит сей жертвы, воспринимает ее, как данность, и всеми силами стремится окончательно разрушить то хрупкое равновесие, что еще существует в Саришэ, не зная при этом, сколь малая часть от него сохранилась на самом деле.
А вот Антаргин знал. Знал, что если они не найдут выход в ближайшее время, то о жизни, как таковой, можно забыть. Когда последние силы Рианы иссякнут — а их почти не осталось — тропа закроется, а Саришэ превратится в выжженную хаосом пустыню, непригодную для чьего-либо существования, даже для чистого духа.
Сейчас все надежды тресаиров сводились к единственному человеку — к Таргену. В том случае, если он согласится помочь, будет готов рискнуть собой — ведь, насколько Антаргин понимал, вход во дворец тэланского правителя ему закрыт — попытается добыть кариал Перворожденного и пронесет его по тропе, чтобы возродить силу Рианы, то тресаиры вновь будут свободны и смогут вернуться в большой мир, тот мир, который когда-то принадлежал им.
Пока Антаргин размышлял о сыне, долге и возможностях, объект его мыслей вслед за Сальмиром шествовал по замковым коридорам, на каждом шагу подтверждая свой давешний вывод. Он находился в Шисгарской крепости, вот только выглядела она несколько иначе, нежели вчера днем. Вернее, совсем иначе.
От запустения, затхлости и пыли не осталось и следа. Все вокруг блистало чистотой и отражало тонкий вкус владельцев. Гардины на окнах, украшенные выбитым рисунком и легкомысленными кисточками, тканые дорожки с замысловатыми узорами, устилающие полы, изящные вазы на подставках с живыми цветами, яркими пятнами раскрашивающие коридоры — все это говорило о жизни, противореча виденной им ранее разрухе.
Это было то же самое место, и не оно одновременно. В голове Лутарга с трудом укладывалось, как такое возможно. "Хотя бестелесные духи, проходящие сквозь стены и светящиеся в темноте, тоже не есть привычное зрелище", — напомнил себе молодой человек, взглянув на спину своего провожатого.
Сейчас он мало отличался от обычного человека, чего Лутарг не мог сказать о себе самом, так как взгляды встречаемых ими людей служили постоянным напоминанием о его ненормальности.
То были слуги — рассудил Лутарг исходя из внешнего вида. Они были значительно ниже и светлее. Их одежда разительно отличалась от нарядов Сальмира и его самого, напоминая привычные для молодого человека рубахи, штаны и платья. Проходя мимо, они привычно склоняли головы перед карателем, а затем, окидывая Лутарга быстрым взглядом, прятали изумление, насколько он мог судить, и гнули спины уже перед ним, отчего у мужчины до боли сводило скулы.
