— Ты у нас самый храбрый?! — язвительно спросил Славята Шепеля. — Вот, стало быть, в дозор сегодня вне очереди пойдёшь.
В глубине души гридень одобрял мальчишку, но ослушание должно быть наказано. После можно хоть золотой гривной наградить за храбрость, но раз ослушался — накажи обязательно!
В тёмной степи дозор двигался молча — а чего зазря горланить-то? Тем более, в дозоре, где не то что конь лишний раз не заржёт, а чихнёшь невпопад — и то ворог услышать может.
Шепель ехал, чуть пригнувшись к седлу и весело поблёскивая в стороны глазами. Помимо наказания, дозор ведь ещё и честь немалая. Мальчишка был доволен. А на то, что про это его довольство подумают иные — ему наплевать. Славята его не наказал, а отличил — думалось Шепелю.
Парню вдруг что-то послышалось в ночной степи. Он осадил коня, вслушиваясь.
— Чего ты? — недовольно пробурчал старшой дозора, длинноусый горбоносый волынец. — Приблазнило чего-нибудь?
— Люди в степи, — едва слышно ответил Шепель.
— Какие ещё люди? — старшой нахмурился. — Выдумываешь всё, отличиться перед князем да Славятой хочешь.
— А я говорю — люди в степи, — упрямо повторил Шепель, спешился и нагнулся к земле, не отпуская повода из руки.
— Да тебе-то почём знать?! — возмутился кто-то из дозорных.
— Да слышу я! — Шепель топнул ногой. — Не меньше полусотни коней топочет с восхода!
Старшой переменился в лице — это было уже не смешно. Он тоже спешился, наклонился к земле.
Хрящеватый степной чернозём чуть слышно гудел от конского топота.
— И впрямь, — удивлённо пробормотал старшой. — Как ты расслышал-то?
— А, — Шепель пожал плечами. — Я же и сам степняк…
Чёрная ночная степь стремительно прыгнула навстречь.
Скоро в темноте завиднелись огоньки. Они плясали, переползали, сходились с другими, вновь расходились. И впрямь — не меньше полусотни.
— Чего это они? — недоумённо пробормотал старшой. — И не берегутся вовсе… А ну-ка, прощупаем их поближе…
Дозорные проскакали ещё с перестрел, когда стало ясно то, что старшой понял враз — по степи ехали люди с факелами. Шепель завистливо покосился на старшого, что чёрной глыбой выделялся в темноте — вот что значит войский опыт.
Но и старшой зарвался — их услышали.
— Эге-гей! — заорали вдруг по-русски.
А ну как черниговцы? Святославичи?! — Шепеля вдруг обдало холодом. — Не рвануть ли в степь, очертя голову, пока не поздно.
Но старшой отчего-то не побоялся ответить.
— Эге-гей! — громогласно заорал он. — Кто таковы?!
— Посольство к Ростиславу Владимиричу! — проорали в ответ.
Теперь бежать было уже поздно — через миг невестимые всадники окружили дозор Ростиславичей плотным кольцом. Плясало и рвалось по ветру пламя факелов, фыркали кони.
А лица были сплошь нерусские!
Впрочем, на нерусские лица Шепель уже нагляделся — и когда на Дону жил, в отцовом дому, и тем более, после, в дружине Ростиславлей, где козарин соседил с угром, а русич подливал вина в рог ясу.
Да то же ясы! — почти сразу признали все.
— Что ещё за посольство?! — недовольно нахмурился старшой — видно и ему стало не по себе в окружении чужих оружных всадников. Впрочем, оружных средь них было мало.
— Послы суть от аланских родов к князю Ростиславу Владимиричу, — пожилой яс очень чисто говорил по-русски, а всё же чувствовалась в его словах какая-то неуловимая чужинка. — Хотим признать его волю над народом алан.
— Ну?! — старшой, не ожидая подобного, аж расхмылил во весь рот. — Ради такого достоит вас и проводить к стану! Шепель!
— Чего? — недовольно отозвался донец.
— Не «чего?», а единым духом! — рявкнул старшой. — Проводишь ясское посольство к Ростиславу Владимиричу! Да обратно не вертайся — заплутаешь ещё в степи, а нас не сыщешь.
Шепель не спеша ехал меж костров, вглядывался в лица людей. Он не заплутал в собственном стану, он прекрасно видел костры своей сотни. Парню просто хотелось послоняться по стану разноликого и разноязыкого войска — он всё ещё не верил в глубине души своему войскому счастью, хоть с того, как он пошёл на службу к Ростиславу, минуло почти год.
Костры Ростиславлей рати горели в неглубоких ямах, тянуло жареным мясом и печёной репой, слышались негромкие разговоры.
— На греческой-то стороне как бы и не проторговаться ему, — говорил товарищам задумчивый тьмутороканец про кого-то из сябров, а другие согласно кивали — видно, знали что-то про неведомого Шепелю купца.
— У меня ведь дома на Волыни четверо осталось, и все — мал-мала-меньше, — жаловался невесть на кого волынянин троим кубанцам. Те вздыхали и подливали ему квас в широкую чашу дорогого капа.
Ясский горбоносый удалец тягался в тычку на ножах со смуглым козарином. Весело хохотали, споря, хватались за ножи уже не в шутку, тут же били по рукам и шли пить мировую.
Пива в стане Ростиславичей хватало, благо опасность миновала, и князь разрешил праздновать победу. А благодарные за спасение от разорения кубанские русичи натащили горы снеди — было чем закусить-заесть.
Шепель представил, как роскошно сейчас потчует ясских послов князь Ростислав Владимирич и невольно облизнулся. И тут же услышал от ближнего костра знакомые голоса. Услышал и не поверил своим ушам.
— Батя?! Неустрой?!
А Ростислав и впрямь потчевал приезжих ясов от души, лично подливая в чаши.
— Наш народ помнит дружбу с благородным воителем Мстиславом Владимиричем, — степенно говорил седобородый старейшина, довольно чисто произнося русские слова. — Памятуя об этом, мы решили предложить нашу дружбу и тебе.
— Мне, — Ростислав усмехнулся. — Изгою без стола. Я ведь тут, в плавнях-то, почитай, прячусь…
Он любил правду. Всегда предпочитал правду.
— Это ненадолго, — твёрдо возразил старейшина. — Князь Глеб бездеятелен, ты — стремителен и храбр. Потому мы с тобой. У нас уже собираются охочие люди — помочь тебе воротиться на стол в Матреге.
Ростислав на миг задохнулся.
Вот оно, подходит. То, про что ему мечталось и грезилось, то, чего он не говорил никому, даже пестуну Вышате.
Кто знает, чья воля правит миром?
Язычники говорят, что правит всем правда богов. Правь. Единый мировой Закон.
Христиане — воля божья.
Человеку не дано постигнуть того с полной уверенностью.
Альбо — дано?
Так альбо иначе, а только столетиями одни и те же места неведомо почему становились очагами образования государств, которые после вырастали в могучие державы. Державы росли, расцветали и гибли, а потом, по прошествии столетий на тех же местах упорно возникали совсем иные государства. Иной раз и в тех же границах.
