Установилась самая длинная за время нашего разговора пауза. Было слышно, как в камине трещали угли. Где-то вдалеке лаяла собака. Я ждал, что он разразится гневом.
— Мерлин.
Я поднял голову.
— От кого ты получил дар Провидения? От матери?
Он поверил мне вопреки всем ожиданиям!
— Да, — торопливо ответил я. — Но я вижу по-другому. Она видела лишь то, что связано с женщинами и любовью. Она боялась власти и всего того, что связано с ней.
— А ты боишься власти?
— Я буду мужчиной.
— Мужчина берет власть там, где она ему попадается. Да. Понял ли ты то, что увидел сегодня ночью?
— Быка? Нет, господин. Понял лишь, что это связано с тайной.
— Когда-то тебе придется узнать. Но не сейчас. Слушай. — Где-то вдалеке пропел петух. Донесся его пронзительный с серебряными переливами крик, похожий на звучание трубы. — В любом случае, твои видения оправдаются. А теперь тебе самое время поспать. Ты еле на ногах стоишь.
Амброзиус поднялся. Я мягко соскользнул со стула. Он поглядел на меня сверху вниз.
— Когда я отплыл в Малую Британию, мне исполнилось только десять лет. Меня мутило всю дорогу.
— И меня тоже.
Он рассмеялся.
— Выходит, ты уморился не меньше моего. Когда выспишься, решим, что с тобой делать.
Он дотронулся до колокольчика. Вошел раб и в ожидании встал у входа.
— Будешь спать сегодня в моей комнате. Сюда.
Спальня была обставлена тоже в римском стиле. Позже я обнаружу, что по сравнению, например, со спальней ІОтера она выглядела довольно по-спартански, но для взора ребенка, привыкшего к скромной и часто кустарной обстановке в своей заброшенной стране, казалась роскошной. Большую кровать устилали пунцовые шерстяные одеяла и меховое покрывало. На полу расстелены овечьи шкуры. В углу в высоту человеческого роста стояла бронзовая тренога с тремя светильниками в форме маленьких драконов, изрыгающих огонь. Плотные коричневые покрывала не пропускали ночной холод. Было очень тихо.
Вслед за Амброзиусом и рабом я прошел мимо охраны. У двери застыли двое. Не выражающим ничего взглядом они проводили сначала Амброзиуса, затем меня.
Он показал на невысокий сводчатый проход, закрытый такими же коричневыми покрывалами. За ним находилась небольшая комната с кроватью. Наверное, там иногда ночевал дежурный.
Слуга распахнул занавес и показал на одеяла, сложенные на матраце. Там же лежали мягкие подушки, набитые овечьей шерстью. Оставив меня, он отправился к Амброзиусу.
Я снял выданную мне тунику и аккуратно сложил ее. Плотные одеяла, сотканные из свежей шерсти, пахли кедром. Амброзиус тихо говорил со слугой. Их голоса доносились эхом из дальнего угла глубокой и тихой пещеры. Какое блаженство снова оказаться сытым в обычной постели и в тепле. И в безопасности.
По-моему, он пожелал мне спокойной ночи. Но мною уже завладел сон. Последним запомнился раб, тушивший в тишине огни.
На следующее утро я проснулся поздно. Занавес раздвинули. Стоял серый зимний день. Постель Амброзиуса пустовала. За окном виднелся небольшой дворик и сад, окруженный колоннадой и с фонтаном в центре. Позже я рассмотрел, что струя полностью замерзла и превратилась в кусок льда.
Плитка пола согревала мои босые ноги. Я потянулся за белой туникой, оставленной вечером у кровати, но вместо нее обнаружил новую, темно-зеленую и моего размера. Рядом лежал хороший кожаный ремень и пара новых сандалий. Была даже новая накидка светло-зеленого, как бук, цвета и с медной застежкой. На застежке был выгравирован покрытый эмалью дракон на пурпурном фоне. Такого же дракона вечером я заметил у него на печатке.
Впервые я почувствовал себя принцем. Странно, что это произошло в тот момент, когда судьба, казалось, полностью отвернулась от тебя. Здесь, в Малой Британии, я не имел ничего: ни титула побочного сына, ни родственников, ни куска собственности. Я ни с кем, кроме Амброзиуса, не успел толком поговорить. Для него же я был слугой, иждивенцем, которым можно вертеть как угодно, сохранив своей милостью ему жизнь.
Кадал принес мне завтрак, состоявший из ржаного хлеба, медовых сота и сушеного инжира. Я спросил, где Амброзиус.
— На учениях, с людьми. Каждый день смотрит, как проходят учения.
— Что, ты думаешь, он хочет от меня?
— Все, что он передал тебе, так это быть здесь, пока не отдохнешь. Мне надо послать человека на корабль, чтобы он забрал твои вещи.
— Не так уж их и много. Пара туник, сандалии, завернутые в голубую накидку, и брошь-застежка, подаренная мне матерью, и разные мелочи.
Я коснулся складок дорогой туники.
— С этим не сравнить. Я надеюсь, Кадал, что смогу отплатить ему. Он не сказал, что от меня требуется?
— Ни слова. Уж не думаешь ли ты, что он станет поверять меня в свои тайные замыслы. Делай сейчас то, что он сказал. Устраивайся, как дома, не болтай лишнего и не попадай в неприятности. Не думаю, что тебе удастся часто его видеть.
— Я тоже так считаю, — ответил я. — Где буду жить?
— Здесь.
— В этой комнате?
— Вряд ли. Я имею в виду — в доме.
Я отодвинул блюдо в сторону.
— Кадал, а Ютер живет в собственном доме?
В его глазах что-то мелькнуло. Кадал был коренастый плотный человек с квадратным красноватым лицом, с большой копной черных жестких волос. Мелкие черные, как оливки, глаза дали мне понять, что все во дворце знали, что произошло прошлой ночью между мной и принцем.
— Нет. Он живет здесь же. Бок о бок со всеми.
— А…
— Не беспокойся. Тебе не придется часто с ним видеться. Он через неделю-другую уезжает на север. Наверное, он уже совсем забыл о тебе.
Кадал улыбнулся и вышел.
Он оказался прав. В течение двух недель я совсем не видел его, потом Ютер уехал с воинами на север. Поездка планировалась в качестве учебного похода, а также с целью сбора провианта. Особо я не жалел о разлуке с Ютером. Мне почему-то казалось, что ему не по душе мое присутствие в доме его брата. Доброта же Амброзиуса ко мне немало раздражала его.
Я ожидал, что после той ночи мы совсем перестанем видеться с Графом. Однако он часто по вечерам присылал за мной. Во время встреч расспрашивал меня, слушал мои рассказы о доме. Устав, он просил сыграть ему на лире. Иногда мы играли партию-другую в шахматы. К моему удивлению, мы сражались на равных, и я не чувствовал, чтобы он мне поддавался. Здесь широко распространены кости, но он не рисковал противостоять несовершеннолетнему предсказателю. Шахматы имели большее отношение к математике, нежели к волшебству, и менее подчинялись законам черной магии.
