- Ты что?!..
Распахнув липкие ресницы, Антара обернулся на женщину.
И заорал - так, что чуть стены по бокам от себя не обрушил.
- Аааааа! Мамаааааа!...
И припустил из переулочка прочь.
За его спиной раздался длинный, острый, ввинчивающийся в уши вой. Но Антара не обернулся: ему хватило одного мгновения, чтобы увидеть длинные волосатые уши и острую серую морду, желтые клыки и поднятые к маленьким голым грудям изогнутые, блестящие когти.
Вылетев из темной щели проулка на солнце, юноша на мгновение запнулся, прикрывая глаза рукавом. Проморгавшись, глянул вокруг и:
-Аааааа!..
Черный провал между серыми монолитами дохнул стынью. Три черных пса впились в него красными светящимися глазами. Антара припустил вниз по улице. В одном из загонов за жердями среди человеческих тел копошилось что-то длинное и извивающееся. С другой стороны под навесом сидел человек без лица - спереди на череп натянута была гладкая, как на заднице, кожа. Жующий рот шевелился где-то в середине горла.
- Аааааа!...
Навстречу ему выдвинулась блескучая фигурка:
- Ааааааа!..
Над головой девушки пылали языки пламени, а лицо плавилось, как золотая маска.
Кто-то его толкал, кто-то орал вслед.
В штанину вцепились - салуга?..
- Ааааааа!..
Мохнатый шар на пыльных ножках держал ткань длинными треугольными зубами.
- Ааааааа! - и он судорожно задергал ногой.
И, потеряв равновесие, тут же рухнул.
Продолжая орать как безумный, Антара заколотил руками и ногами, отбиваясь от зубов, которые наверняка уже лезли к горлу.
- Антара, хватит орать!
Железная рука вдруг вздернула его ноги.
И Рами, криво улыбнувшись, чихнул Антаре прямо в лицо.
- Ай!
- Во-ооот, - послышалось удовлетворенное ворчание сумеречника.
Юноша разлепил глаза.
И тут же зыркнул вниз.
Никого. Никаких шаров на ножках.
Вокруг стояли, сидели, шли по своим делам люди. Кто-то недоуменно поглядывал в их сторону - ну разорались, пьяницы бедуинские, допились до джиннов в колодце...
Рами изогнул губы в бледной тонкой улыбке.
- Что это было? - ежась под осуждающими взглядами правоверных, прошептал ему Антара.
- Гула, - так же тихо ответил ему сумеречник. - Пошли отсюда, герой.
Пока Рами неумолимо тащил его за рукав, Антара поинтересовался снова:
- А... потом? Что это было?
- Мое второе зрение, - буркнул сумеречник, как будто это что-то ему, Антаре, объясняло.
Сзади раздалось слитное глухое рычание.
Сумеречник и человек обернулись одновременно.
Кто-то с кем-то возился прямо у лавки тандырника. Там всегда было оживленно: черные спины теток то и дело ныряли в жерло печи, поднимающийся жар искажал фигуры, вот разогнулась женщина и вынула круглую, обвисшую у нее с ладони лепешку. Кувыркались в грязи черные от солнца дети. Садящееся над крышами солнце выжигало глаза, пускало на изнанку века волосинки и плавающие пятна.
Кто ж так рычит?
Антара сморгнул. Не было никаких детей. На щебенке улицы возились те самые салуги - черные, длинные. Как оскаленные червяки. А от них откатывался и отбивался зажатой в руке туфлей человек. Почему никто не видит? Да нужно ж...
- Стоять, - тихим страшным голосом сказал Рами.
И крепко сжал его запястье.
Из-за низкой глиняной стенки печи показалась приземистая женская фигура - бесформенная и черная. Маска-бирга расчерчивала лицо, торча над носом как клюв птицы. Человек на земле вдруг прекратил свою странную, не укладывающуюся в разум бесшумную возню с собаками. Стоя на четвереньках, поднял голову и уставился на черную тень в спиральном жаре тандыра. И вдруг сломался, сложился, схватился руками за лицо.
А потом захныкал, закхекал, завыл, раздирая на груди одежду:
- Горе мне, я грешен! Грешен! О правоверные, перед вами грешник! Да, да, я убил жену, уморил, уморил голодом в подполе!
Его вопли услышали: люди стали оборачиваться. Тетки над печью разогнулись, позабыв про лепешки. Плетущие корзины бедуины стали откладывать прутья, кто-то приподнялся на своем молитвенном коврике.
- О, я грешен! Я хотел взять молодую жену, а ту больше не хотел! Старую, больную не хотел! Я запер, запер ее, а всем сказал, что Зухра умерла от болезни!
С крыш стали свешиваться любопытные головы, откуда-то ручейком слились разложенные для просушки финики, люди подходили, подползали к карнизам, слушая крики:
- Я хотел ту невольницу, а денег у меня не было! И я запер жену и продал ее драгоценности! Оооо, я грешник!
На него уже показывали пальцем.
- Жена умерла, а я купил ту невольницу на вырученные деньги, чтобы остудить жар между бедер! О горе мне, правоверные!
Кто-то вдруг, словно очнувшись, крикнул:
- Стражу! Стражу сюда!
А человек рванул вниз ногтями по обнаженной груди:
- Мне нет прощения!
Завизжала женщина: по смуглой коже стекала густая кровь.
- Мне нет прощения!!!
И в следующее мгновение человек поднялся и скакнул в пышущий жаром тандыр.
От дохнувшей красным печки прыснули в стороны люди. Женщины махали рукавами и верещали. В суматохе кто-то задел ногой круглую деревянную крышку тандыра. Она стояла прислоненная к стене - но тут закачалась, заколебалась. И упала на низкую глиняную стенку печи. А потом подрожала в воздухе - и упала плашмя, прикрывая тандыр.
Если заживо пекущийся человек и кричал, то его не было слышно за дикими воплями бестолково мечущихся людей.
- Сс-собаки... - ошалело пробормотал Антара.
Три черных длинных тени с красными глазами неподвижно стояли около пыхающей печки. Деревянная крышка над ней сотрясалась толчками, но они становились все слабее и слабее.
- Чч-что это?..
- Псы Манат, - тихо отозвался Рами.
- Ч-что?
- Уходим отсюда, и быстро, - мрачно сказал сумеречник.
И они пошли проталкиваться сквозь давящуюся толпу.
Господин Абдул-бари ибн Хусам злобно перебирал четки, выдавливая из пальцев их обсидиановые зернышки - одно зернышко за другим, одно за другим. Пальцы господина ибн Хусама дрожали.
Сидевшие перед ним люди тоже маялись и гляделись неважно. Взмокшие оборванцы в грязных куфиях сопели и даже не решались почесать ногу под туфлей. Ибо начальство трясло от гнева, и четки господина ибн Хусама уже отполировались до блеска.
Скреплявшая обсидиановые бусины веревочка не выдержала и порвалась. Освободившиеся черные зернышки стрельнули в стороны и дробью раскатились по голому земляному полу. Одному из мужчин задело щеку, но он не изменился в лице.
