— Нападай…
И снова легким щелчком, почти не шевельнув мечом, остановил атаку. Придержал чужой меч лезвием. Повернулся на пятке и его боевой нож, бог весть когда, появившийся в его руке, уперся в ребра мужика.
— И жене остается только слезы лить. К тому же на редкость горькие.
Скосил глаза на Охлябю и назидательно, как старший младшему, сказал.
— Меч, Охлябя, не только рубит, но и режет. И ни к чему хлестать со всего плеча, если хочешь. Удержи его на длине меча, тогда тебя никто не достанет. Зато ты сам… — Меч Радогора закрутился в вихре нескончаемых атак. — всегда можешь до него дотянуться, стоит делать только так… или так.
За его мечом не уследить. Кажется, что не один, десяток клинков режут воздух вокруг Охляби и его незадачливого противника.
— Падай, Охлябя, ты убит. — Клинком указал куда, по его мнению, должен был упасть парень. И кивнул мужику. — И ты рядом вались. Куда ты убитый пойдешь?
Охлябя, дурачась, повалился на землю, сложил руки на груди и закатил глаза.
— Вставай. Теперь нападайте снова. И следи за ногами. Атака начинается там. — Предупредил он.
Но бойцы вряд ли слышал его, обрушив сразу свои мечи на его голову. Встретил их своим клинком, вывернулся ужом… И вот он уже за их спиной, а его меч вычерчивает гролзные узоры за их спиной.
— Он, — Радогор ни разу еще не назвал врага врагом, отметил для себя Ратимир. — как говорил дедко Вран, должен с первого взгляда, с первого удара угадать ты…
Радогор запнулся, в поисках нужного, а более того, точного и емкого слова. А меч его продолжал вязать вокруг них невидимые кружева, не давая сдвинуться с места.
— Ты бьешься не для того, чтобы спасти свою жизнь. Ты пришел убить его, отнять его жизнь. А жизнь для тебя нее главное. Когда же поймет это, будет страшиться тебя. И думать будет скорее о том, как уберечь свою жизнь, а не о том как забрать твою. А раз так, делай с ним, что хочешь.
Ратимир, затаив дыхание, следил за ним. И, больше того, за его речью. Даром, что побывал не в одной сече, сам жаловал своим мечом, и его жаловали. А оторвать глаз от меча Радогора не мог.
«Не воина — дружинника, — понял он, наконец, — делал из парня неведомый и загадочный волхв. Бойца — одиночку. Для которого победить, значит убить. Потому, что только мертвый враг никогда больше не встанет на его пути. Вот, что занимало его мысли все эти дни.
И если он, Ратимр, опытный воин, следил за ним, затаив дыхание, то что говорить о воях. С нескрываемым ужасом и, одновременно, с восхищением смотрели они на Радогора и его меч. И хотя этот меч ни разу не коснулся ни Охляби, ни кого другого, но все они кожей чувствовали, как сталь клинка проникает через их доспехи. И как без хруста вспарывает их тела. Или кромсает сухожилия на руках и ногах.
— А теперь медленно покажу, а вы расступитесь, как можно и вместе со мной повторяйте то, что буду показывать. Щиты пока оставьте. Мешать будут.
Встал в стойку, готовясь отразить атаку. Клинок смотрит вниз и вперед… Блок… шаг в сторону…атака.
Ратимир с трудом сдерживал себя, чтобы не встать рядом с воями Смура, но ловил каждое движение, чтобы сохранить в памяти.
Блок… Атака… И сразу перенос атаки неуловимым движением ног. Каждое движение отточено до совершенства, когда руки и ноги. Когда само тело вершит таинство боя. По себе Ратимир знал, не из каждого воя настоящего бойца сделать можно. А уж такого вылепить, одного из многих и то если повезет.
А Радогор и сам не заметил, как увлекся. Раз за разом показывал каждый прием, пока не видел, что с грехом пополам, но запомнили. А потом ходил между воями, чтобы кому — то меч поправить, кому то ногу поставить, чтобы рука точнее шла.
Вдруг его взгляд остановился на Ратимире, и он густо покраснел. Заигрался и совсем забыл, что старшина ждет его и заставил ждать себя.
— Прости, сударь Ратимир, что время у тебя отнял. — и повернулся к воям. — Примите. Чей меч?
Подождал, пока хозяин меча заберет свое оружие у него. А вои между тем снова столпились вокруг него.
— Того, что показал ныне, иным до самой смерти хватит. — умолк, раздумывая правильно ли поймут его слова. И поправился. — Чтобы от смерти уберечься. Но повторять, то что узнали, надо каждый день и без устали. Чтобы и рука помнила и ноги не забыли. А завтра уж без мечей, палицами биться будете, чтобы тела могли коснуться.
И остановился, думая, все ли сказал. А если сказал, то не увидят ли в сказанном какой обиды. И, словно извиняясь, неловко пробормотал.
— Я и сам, прежде, чем получаться начало мало — мальски, не одну синюху вытаскал. И пальцы в кровь жилами истирал. И запястье бил до костей жилами. Дедко Вран говорил, может так случиться, что и времени может не быть, чтобы руку в рукавицу сунуть. А теперь уж и не надо как бы. Рука в том месте, как кость отвердела. И пальцы притерпелись и пообвыкли.
Ратимир слушает, откинув голову назад. Одним глазом на Радогора смотрит, другим по лицам воинов скользит.
Не часто встретишь в жизни воина, который вот так легко и просто и ни чуть не медля, откроет кому — то свой заветный удар. Иные так и уносят их с собой в могилу. А парнишка разом выложил на ладошке с десяток. Да еще каких! Каких не только этим ребятам, но и Ратимиру не приходилось видеть и один страшней другого.
Чтобы сказал ему на это его волхв?
Думается по голове бы не погладил.
— Завтра снова приду, коли позовете. Сейчас же одних оставлю. И без того старшину Ратимира ждать заставил.
С того дня Радогор все свое время проводил на пустыре за крепостной стеной, если так можно было городской тын из заостренных бревен вековых деревьев. С раннего утра и до позднего вечера гонял он до седьмого пота воев Смура без всякой жалости и сострадания. Бывало и сам брал в руки деревянную палицу. Показывал. Как выстраивать защиту и готовить атаку, как прятать удар и мгновенно переходить в нападение. Ребята и сами себя не жалели, а чаще всего увлекшись, с таким ожесточением хлестали друг друга, что Радогор был вынужден вмешиваться и останавливать бой.
— Взор, ребята, у бойца должен быть всегда чист. Тело пусть безумствует, если ему так хочется. А глаза должны все видеть и замечать. Так говорил мне старый волхв. Вскружит голову злоба или азарт, считай смерть пришла… В бою тот побеждает, у кого рассудок чистым остается.
Помогало, но не надолго. А он пока особо и не настаивал. По себе знал, не сразу рассудок возьмет верх над азартом.
И они расходились по домам, чаще всего, разукрашенные синюхами и ссадинами, веселясь и хохоча во все горло.
К вечеру настолько выматывался, что до постоялого двора сил не было идти и обходился тем, что приносили Охлябя или Неждан. Или кто — нибудь из воевов.
