Он опустился на колени, взял косу в руки. Медные пластинки, свисавшие с косы гирляндой, звякнули. Судя по пятнам, волосы обрезали наспех, окровавленным мечом. Синяка зарылся в косу лицом, вдыхая запах пороха и еле слышный сладковатый аромат какого-то восточного масла, которое Амда втирала в виски. Потом, с косой в руках, встал и бесшумно прокрался в подворотню.
Она лежала там. Племянница Бракеля сжимала в левой руке нож, из правой бессильно выпал меч. Два арбалетных болта, один пониже другого, торчали у нее в груди. Они уже покрылись инеем. На кожаной куртке остались два темных пятна. И кто-то срезал ей косы, как публичной женщине. На окровавленном снегу золотые волосы горели, как живые.
Синяка взял застывшее тело Амды на руки и уложил ее на ступеньки жилого дома. Морозя пальцы, подобрал косы, свернул их и положил ей на грудь. Один глаз Амды был приоткрыт и белесо поблескивал.
Внезапно он понял, что за ним следят. Он замер, потом мгновенным движением метнулся в тень. Он еще не понял, с какой стороны исходит угроза, и потому прижался спиной к стене подворотни и нащупал на поясе нож. Еле заметное движение совсем рядом, потом сиплый голос:
— Я успею выстрелить раньше, чем ты нападешь.
Синяка знал, что это правда, и, задыхаясь, ответил:
— Я бросаю нож. Ты этого хочешь?
— Да, — отозвался сиплый голос. Синяка выронил нож на булыжную мостовую, так, чтобы тот зазвенел. Голос в темноте рассмеялся.
— Болван, — проговорил он, — разве ты не знаешь, что Завоеватели пленных не берут? Я разрежу тебя на куски.
В этот миг Синяка узнал этот голос.
— Хильзен, — сказал он и почти физически ощутил удивление человека, скрывающегося в темноте.
— Кто здесь? — спросил он.
— Я, Синяка.
Завоеватель выругался вполголоса. Синяка, уже не таясь, подобрал свой нож, и враги вместе вошли во двор. Теперь, когда они оказались на свету, Синяка разглядел, каким исхудавшим, черным было лицо молодого человека. Хильзен как будто сразу постарел на полвека. Темные глаза ввалились, их как будто припорошило пеплом. Хильзен посмотрел на убитую девушку и совсем тихо спросил:
— Зачем ты это сделал?
Синяка покачал головой:
— Я не убивал ее. — И дрожащим от смертельной обиды голосом добавил:
— И уж тем более не хотел надругаться над мертвой.
Хильзен вдруг разрыдался — громко, надрывно, без слез. Запрокинув голову, он судорожно хватал воздух раскрытым ртом.
— Прости, — выговорил он наконец. — Конечно, ты не мог этого сделать. У меня помутился рассудок…
Синяка вдруг заметил, что весь дрожит.
Неожиданно Хильзен отстранился от него и посмотрел словно издалека. Чужим и враждебным стал его взгляд, и Синяка невольно отступил в тень и снова взялся за нож.
Хильзен шевельнул пистолетом, который держал в опущенной руке.
Синяка повернулся и зашагал прочь. Каждую секунду он ждал, что сейчас пуля вопьется в спину между лопаток. Но Хильзен не стрелял. Он смотрел ему вслед, и взгляд этих мертвых черных глаз преследовал Синяку до тех пор, пока он не скрылся за поворотом.
Ингольв Вальхейм сказал Синяке:
— Сейчас возьмешь с собой сопляков десять и будешь с ними пробираться к заливу. Если спасешь хотя бы двоих — считай, что я порадовался перед смертью. Сдохнете все — туда вам и дорога.
Не позволяя Синяке возражать, он встал и, обойдя костры, отобрал одиннадцать человек из самых молодых. Вальхейм не имел привычки щадить людей, но бессмысленные потери считал дурным тоном.
Синяка дожевал вяленую рыбу, встал и подошел поближе. Не глядя в его сторону, Вальхейм ткнул пальцем и сказал:
— Вот он поведет вас к заливу. Попробуйте прорваться.
— А остальные? — крикнул кто-то от костров.
Вальхейм повернулся и, прищурив глаза, посмотрел туда, откуда донесся голос.
— А остальные останутся здесь, со мной, — сказал он вежливо. Возражать никто не решился.
С Караванной доносилась отчаянная стрельба. Пора было уходить. Минут через десять Завоеватели доберутся до этого перекрестка. Синяка повел одиннадцать человек в сторону серого пятиугольника Элизабетинских пакгаузов, где в былые времена купцы, входившие в Ахен через южные ворота, хранили свой товар. Там было много галерей, проходных дворов. Если повезет, они выйдут из этого лабиринта к улице Южный Вал, по которой доберутся до залива.
Как только они скрылись из глаз, Ингольв тут же забыл о них. Он расставил своих людей по баррикаде, заранее зная, что это бесполезно — два-три хороших пушечных выстрела разнесут их жалкое укрепление. Но сдавать перекресток без боя в планы Вальхейма не входило. Он не собирался повторять подвиг командования ахенской армии, которое дало ему полсотни плохо обутых солдат и велело стоять насмерть, после чего героически отступило. В принципе, это было умно, и Ингольв одобрял свое начальство, но только в принципе. А в частности ему нужно было удержать Завоевателей хотя бы на четверть часа.
Синяка успел уйти в глубину пакгаузов, когда с баррикады на Торговой донеслись первые выстрелы. Судя по всему, пушки туда еще не добрались. А может, их не успели перезарядить. Синяка отослал своих спутников подальше в лабиринт, а сам остался и начал слушать, присев в темноте на корточки и касаясь щекой ружья, которое поставил между колен. Среди беспорядочного треска выстрелов он отчетливо различал карабины, которыми были вооружены Ингольв и пятеро оставшихся с ним. Каждую секунду Синяка ждал, что вот-вот вступят пушки и все будет кончено.
Постепенно карабинов становилось все меньше и, наконец, остался один. В ответ на шквал огня он отзывался неторопливо и уверенно:
— Б-бах!
Синяке чудилось, что в этом выстреле он постоянно слышит голос Вальхейма. Он поднялся и побежал назад, к перекрестку, огибая ящики, коробки, наваленную кучей мебель. Он страшно спешил и уже не понимал, почему медлил до сих пор. Временами ему казалось, что он опоздал, но в следующее мгновение упрямец карабин снова отвечал тем же спокойным расчетливым выстрелом. А потом карабин замолчал.
Обливаясь слезами, Синяка вырвался из темного здания на свет и помчался, утопая в рыхлом снегу, к баррикаде. И в этот миг, наконец, ударила пушка. Он упал на снег, пролежал несколько секунд и снова вскочил и побежал, пригибаясь.
Баррикады уже не было. Как и предвидел Ингольв, первым же пушечным выстрелом ее разметало. Убитые защитники, видимо, были погребены под обломками. Синяка вылетел на перекресток и увидел человек двадцать Завоевателей. Двое возились с единорогом, некоторые бродили вокруг еще не погасших костров. Один пил воду из ведра. Лошадь с распоротым брюхом лежала на очень красном снегу, и широкоплечий темноволосый Завоеватель ловко разделывал тушу.
