— Это что, моя душа?
— Нет, не душа — дух. Дух стихий. Ты это он, он — ты, просто разные формы одного и того же.
— Но…
— Я знаю, это сложно понять, но ты должен попытаться, — перебил молодого человека Антаргин. — Я покажу тебе, возможно, тогда станет проще.
— Что покажешь?
— Нас, наш народ, тебя. Да просто все, что знаю сам.
— Ты говоришь загадками.
— Для тебя, да.
Антаргин отвернулся от окна и посмотрел на сына, стараясь не обращать внимания на незаданные вслух вопросы. Он был уверен, что Лутаргу это не понравится, так же, как не нравилось когда-то его деду и Лурасе. Никто не желал представать открытой книгой для другого, копающегося в душе, и уж тем более делиться самыми сокровенными мыслями, хотя сам Антаргин собирался позволить сыну сделать это с ним.
В такие моменты, как сейчас, Перворожденный и сам бы с радостью избавился от этой, дарованной рьястором, способности. Видеть, сквозь вспышки воспоминаний, во что превратилась жизнь его сына на той стороне, было почти непереносимо больно, словно он сам отдал его в лапы чудовищ, что измывались над мальчиком долгие годы. А еще страшнее было понимать, что единственные воспоминания о матери, что хранились в душе Лутарга — это образ на гобелене, и смутное, почти неуловимое ощущение тепла ее рук, когда-то обнимавших его.
— Что бы ты сейчас не увидел, не противься и не пытайся изменить, — предупредил молодого человека Антаргин. — Все это уже было, случилось и от твоего вмешательства не сможет стать другим. Просто смотри.
Лутарг кивнул, соглашаясь и попутно спрашивая себя: "О чем он говорит"? Но долго мучиться ему не пришлось, потому что Перворожденный, получив подтверждение, коснулся руки молодого человека, открывая тому доступ к вековой памяти рьястора.
Антаргин не представлял, что именно дух покажет им сейчас, но надеялся, что среди увиденного будет и то, что поможет Лутаргу разобраться. Сам он не знал, как объяснить. Слишком много всего необходимо было узнать его сыну и со многим предстояло примириться.
Перворожденный убеждал себя, что мальчик справится. Он верил в него. Хотел верить, что сын пойдет по тропе отца и защитит свой народ!
… Она осыпалась сверкающей пеной к его ногам, приказывая.
— Давай, Рьястор, ты должен разбудить его.
— Я не могу, не получается, — жалобно проныл мальчик, напрягаясь изо всех сил, чтобы призвать сидящего в нем духа.
— Сосредоточься, — велела она, кружа у его ног искрящейся рябью. — Ты сможешь, я уверена.
— Но, мама, он не слушает меня! — разозлившись, вскричал мальчишка и топнул ногой.
— Риана, Рьястор. Я уже говорила тебе, — поправила его женщина, вновь собравшись в покрытое капельками воды тело. — Зови меня Рианой.
— Да, Риана, — теперь уже расстроено повторил он.
Она, коснувшись рукой темных вьющихся волос мальчика, пробежалась пальцами по шелковистым прядям, чтобы убрать со лба непослушный локон, что вечно лез ему в глаза.
— Соберись и попробуй еще раз.
В ее голосе строгость неизменно соседствовала с нежностью, и он послушался, устремляясь внутрь себя, чтобы найти и вытащить на поверхность непослушного духа, упрямо играющего с ним с прятки. Призвав все свои силы, мальчик дотянулся до едва ощутимого кусочка себя самого, обвитого сияющими нитями энергии и тихонько потянул…
… Издевательский мужской смех заставил его сжать кулаки так, что полумесяцы от коротких ногтей отпечатались на коже багровыми следами. Как же он злил его! Все время злил, смеясь над тщетными усилиями, сводя его старания на нет.
"Я все могу", — повторил он для себя, прогоняя в памяти не раз исполненное задание, вынуждая сознание отрешиться от всего окружающего, замкнуться только в себе самом.
— А я говорил тебе, сестра, что помесь не даст результатов, — нарушая его сосредоточенность, заговорил мужчина. — Они ни на что не способны. Посмотри на него. Он слаб, и не в состоянии справиться с духом!
— Ты ошибаешься, брат. Рьястор уже сделал это. Просто смотри.
И он, собравшись, совершил то, что должен был. Следуя ее вере в него, вытолкнул из тела небесного цвета вихрь, пронесшийся по поляне неудержимым штормовым потоком. Он смог еще раз…
Лутарг едва успевал отслеживать смену событий, оболочек и времен, через которые проводили его воспоминания рьястора. В одно мгновенье он был мальчиком, приручающим своего духа, в другое — стал мужчиной, демонстрирующим скрытую в нем силу, или превращался в ревущий в горном ущелье ветер, поднимающий каменные глыбы над землей и бросающий их в скалистую твердь. Он обращался в девушку, закручивающую в стремительный водоворот морскую гладь и играющую волнами, и становился младенцем, удовлетворенно сосущим материнскую грудь под легкий перезвон колокольчиков; был воином, отдающим приказы, и солдатом, с оглушительным криком несущимся на противника, но везде, всякий раз, он был связан с ним — тем, кто рвался из глубин существа, чтобы сделать его сильнее. Был самим собой и рьястором.
… Она кружила по комнате, и вслед за ней неслось грозовое облако, изредка вспыхивающее световыми пятнами молний.
— Он завидует мне. Просто завидует. Я смогла, а у него не получилось. А если у него нет, то и другим нельзя. И вообще, почему он командует? Я такая же старая, как он. Мы вместе пришли сюда! И что, что мужчина, брат? Он все равно не сильнее меня!
Он молча наблюдал за ней, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, понимая, что в его словах, как подтверждающих, так и отвергающих, нет необходимости. Возможно, она даже забыла о его присутствии, ведя этот разговор-возмущение с самой собой.
— Он расплодил целый народ. Отстроил города. Разве этого мало? Я же не вмешиваюсь в его дела. Живут и пусть живут, жгут, рубят, ломают, мне все равно, лишь бы к нам не совались. Так нет! Моих решил себе присвоить!
Чем больше набирал силу голос женщины, тем темнее становилось, и чаще вспыхивало молниями следующее за ней облако, а на последних словах на улице грянул гром, чему он даже не удивился.
Риана была чистым духом, воплощением всех сил, когда-либо существовавших и существующих ныне, могла стать, чем угодно, следуя одному лишь желанию, и каждая из стихий вторила ее настроению. Сейчас Нерожденная злилась, и это означало, что природа бушевала вместе с ней. Гроза и шторм — это самое малое и, вероятно, лучшее из того, что могло вообще произойти.
— Посягнуть на моих детей! Да как он посмел?! Я ему этого не спущу!
Женщина резко остановилась и устремила на него пылающий яростью взор. В нем было все: обещание потопа и губительных волн, разверзнувшаяся, чтобы поглотить, земля, пытающие костры ревущих пожарищ, — в нем жила кара, обещанная тому, кто посмел перечить ей.
