В это время где-то поблизости раздался такой душеразрывающий грохот, словами это не опишешь. Гудела земля, мелко дрожали березы. Всего несколько секунд, и все сразу смолкло. Когда мы стали приходить в себя, мы были все растеряны, ждали нового грохота и никто не мог вымолвить ни одного слова. Потом послышалось:
- Казаки, гайда по домам, кончай работу. Пусть сами немцы поработают. Это их работа.
Перепугавшись страшного грохота, мы все уехали домой. В разговоре некоторые уверяли, что это в лесу далеко от нас взорвался штабель со снарядами. Большинство так и думало. Другие уверяли, что это стрельнули русские сразу из нескольких 'катюш', чтобы немцы знали и боялись. Как бы это ни было, вскоре об этом позабыли, и больше разговоров на эту тему не было.
Однажды на улице ко мне подошел полицай из Михайловки. Встретились мы случайно. Он издали узнал меня и решил подойти ко мне. При советах он был учителем в школе. Во время войны он вместо того, чтобы эвакуироваться с красными, перемахнул к немцам. Служил им сознательно, от всей души. Был вместо учителя полицаем и воевал с партизанами. Мне такие идейные не нравились. Он же, не зная этого, оценив меня по внешнему виду, по немецкой униформе, считая меня своим единомышленником, от души рассказывал свои переживания, настроения и свои дальнейшие планы. Несмотря на то, что он здорово пострадал и сам хорошо видел, что немцы отступают, что возврата им уже не будет, он все же надеялся вернуться к себе домой. Скорее всего, он вспоминал и жалел ту мирную жизнь, в которой жил до войны. Он рассказал, что в Михайловке сейчас красные, а он сам едва успел унести свои ноги. Что еще задолго до прихода красных, многие жители ушли в партизаны. Некоторых они потом изловили и расстреляли. Я понял, что свою судьбу он поставил не на ту карту, потому и проиграл. Теперь бежит на запад.
Таких было много. Все они после окончания войны разбрелись по всему белому свету. Сколько русских сегодня живет в Англии, Германии, Франции и в других странах, особенно в Америке. Почему-то никто не бежит из-за границы к нам в Россию. Все только от нас бегут. Сколько наших россиян сегодня после войны живет в других странах. В мире существует два таких горемычных народа, это евреи и русские. У евреев нет своего государства, а у русских гуманно разумных законов. Вот так они и ищут себе страны, где бы их считали за людей, где можно было бы жить по-человечески. Я неохотно вел с ним разговор. Иногда я почти открыто проявлял свое злорадство его неудачам. Про себя я иногда думал: 'Гад ты эдакий'. Наверное, это отражалось на моем лице. Наверное, и он про меня что-то думал нелестное. Мы мирно расстались, каждый думая свои думы. У обоих впереди были судьбы с многими неизвестными. С эти полицаем мы были людьми одной национальности. Только он был постарше меня лет на десять. Что нас разделяло с ним, так это взгляды на наше государственное устройство. Я стоял за советский социализм, а он его не признавал и считал порочным, жестоким, тоталитарным строем. Он боролся с ним, а я защищал. У кого и как это получалось на деле, суть не в этом. Главное, кто как понимал происходящее, и каковы были наши настроения и намерения. В нас в обоих существовала собственная, не похожая неудовлетворенность, двигавшая нашими поступками. Вот эта внутренняя неудовлетворенность и порождает в людях разнобой в мнениях и настроениях. И однажды, созрев до критической точки, оно выльется в конфликт. В этом, наверное, и есть суть биологического принципа. Конфликт, однажды зародившись, если не угаснет, разрастаясь, когда-то взорвется. У нас в России вечно существовал конфликт народа со своим правительством. Во все времена были большие и малые бунты. Были и очень большие, такие, как Степан Разин, Пугачевщина, революция 17-го года. Теперь не поймешь, кто был хорошим, а кто нехорошим. Каждый по-своему был прав и со своей точки зрения действовал правильно. Истина многолика.
Похожее происходит и в семьях, между мирными и добрыми соседями, между близкими родственниками и соседними государствами. Все это есть борьба за жизнь под солнцем и биологический отбор. Наверное, это и есть главная причина раздоров. Может быть, это неправильно, а может быть по-другому природой не предусмотрено и все это так должно быть. Если умные люди в течение веков этого не могли изменить, то кто я таков, чтобы пытаться изменить порядок, заведенный природой однажды и навсегда? Сегодня борьба мнений за лучшую жизнь под солнцем происходила не только между русскими разного толка, но и между двумя большими нациями. Между русскими и немцами. В этой войне немцы, конечно, не правы. Они агрессоры. Ну а как понимать русских? Чья идея справедливее? Ведь все хотят своему народу счастья. По-видимому, это разговор долгий и не моего понимания. А понять хотелось бы. Того полицая тоже хотелось бы понять. Если он надеется сделать мир по-своему сегодня с винтовкой в руках, то будет ли мир таким после того, когда на арену выйдут дипломаты?
В Локте, сменяв сани на телеги, мы уже на колесах приехали в райцентр, называемый хутор Михайловский. До войны там был большой сахарный завод. Немцы в 41-м там организовали концлагерь для советских военнопленных. В наш приезд его уже не было. Вместо него стоял огромный прямоугольник, насыпанный из земли, а наверху стоял большой деревянный, черного цвета крест. Местные жители рассказывали, что там зарыто около десяти тысяч русских пленных. По рассказам, почти все они умерли от голода. За войну периода 41-42 годов хутор Михайловский несколько раз переходил от красных к немцам и обратно, от немцев к красным. В этих условиях мирным жителям надо было быть крайне изворотливыми. Иначе погибнешь, ибо каждый раз надо было оправдываться, почему ты уцелел у того или у другого и почему ты еще жив. В доме, в котором я был постояльцем, жила женщина. Муж ее воевал в Красной Армии, а дочку немцы угнали в Германию на работы. Жила она одиноко, выжить было трудно. Но, не смотря на все трудности, она жила. Говорят, что женщины приспособлены к выживанию больше, чем мужчины. Наверное, так это. Когда приходили немцы, она показывала фото своей дочери и конверт с немецким адресом в Германии. У немцев она сходила за свою. Ни полицаи, ни немцы не могли придраться к ней. Кода уходили немцы и приходили красные, она им показывала это же фото, слезно убивалась по дочери, горько плакала, что ее единственную дочь немецкие изверги угнали в рабство в неметчину. И, как подтверждающий документ, снова показывала конверт с немецким адресом. Чтобы все больше походило на настоящую и очень грустную правду, она демонстративно, чтобы все видели, усиленно радовалась приходу красных. Для всех она была своя и никто ее не обижал. Говорят, что такая изворотливость доступна только женщине. Для нее, конечно, Красная Армия была ближе. Там служит и воюет против немцев ее муж. Сама она тоже жила печалями и радостями Красной Армии, и по-своему переживала за нее. По-видимому, иначе и не могло быть. Но боялась она одинаково и красных, и немцев. Мне она с горечью рассказывала про советских солдат: 'Уж какие они голодные да замученные. А вшей на каждом, Боже ж мой! Никогда в жизни столько не видела. И как в них родимых душа только держится'. Тогда всем было трудно. Но выживали больше дети и женщины. Они были меньше мужчин причастны к войне.
