Я рассмеялся от внезапно охватившей душу весёлости, рывком выпрыгнул во двор со второго яруса прямо через окно. Босые ноги привычно ударились о стылую ещё землю, и, не обращая внимания на слегка удивлённый взгляд хозяина, что застыл с тупицей в руках на нерасколотым чурбаком, направился к колодцу.
Хозяйская дочка, миловидная девчонка лет четырнадцати, смешливая и светловолосая, как раз вытянула из колодца дубовую бадью с водой — изогнулась под пудовой тяжестью. От воды подымался едва заметный парок. Заслыша шаги, она обернулась и в её серых глазах метнулось удивление — чего это кметь-постоялец ни свет ни заря к колодцу в одних портах да босиком припёрся — уж не на неё ли поглядеть? Я улыбнулся:
— Гой еси, красавица. Дозволишь ли умыться?
Она молча отступила, я зачерпнул из бадьи горстями, умылся, плеснул на шею, шипя от обжигающих прикосновений ледяной воды.
— А теперь мне на спину вылей всё ведро, — я пригнулся над корытом, сбросив рушник с плеча на сруб колодца.
Поток холодной воды обрушился на спину, отнимая дыхание и мало не останавливая сердце. Я не смог сдержаться и зарычал от удовольствия, согнал воду руками, распрямился и принялся растираться рушником. Услыша звонкий смех девчонки, обернулся и подмигнул:
— Спаси боги, красавица. Как звать-то тебя?
— Беляной люди кличут, — она уже вытягивала из колодца вторую бадью. — А тебя, гость дорогой?
— Стемидом прозван, — я улыбнулся в ответ и невольно осёкся, глянув поверх её плеча — отец Беляны, корчмарь Чамота, опершись на тупицу, разглядывал гостя, любезничавшего с его дочкой, не особенно добрым взглядом.
Змеиное кольцо, отнятое у чародея, так и тянуло меня к ремесленной слободе, той, что во всех русских городах зовётся Подолом. Да не к мазаным домишкам, что к самой реке лепятся, а туда, где Подол этот с Полоцкой горы стекает, где и кметю поселиться не стыдно. Науз я спрятал под шапку, и тот мягко щекотал кожу с нужной стороны.
Улицы Подола были, как водится, узки, кривы и пыльны. Я ходил по ним уже с полчаса, то и дело меняя направление — никак не мог добраться до нужного места — как вдруг щекотание сместилось на середину лба и перешло в зуд.
Есть!
Я остоялся, разглядывая дом — не особо богатый, но и не бедный. Рубленая изба на высоком подклете — сыровато в этих местах, пото и строятся так. Вокруг избы наравне с жилым ярусом — гульбище с резными балясинами. Высокое крыльцо с двумя всходами. Из-за бревенчатого заплота видны соломенные крыши ещё двух построек в глубине двора — глиняная мазанка да стая для скотины.
В таком доме и ремесленнику жить не стыдно, и купцу небогатому. И кметю какому. Неуж меч здесь? И кто ж его хранит, в таком разе?
Я прошёл мимо, делая вид, что просто идёт мимо по своим делам, сам же скосив глаза, внимательно разглядывал усадьбу. Свернул за угол и вновь остоялся, пережидая.
На дело надо идти ночью, это ясно. Сколь же их там живёт?
Ладно, сколь бы их не было, у меня есть весомое преимущество — они меня не ждут и ни к коим пакостям не готовы. Вечером увидимся, господа хранители.
Я двинулся назад, беспечно шагая и вертя головой, с видом досужего и бездельного человека, кой только что выполнил докучную обязанность. Даже насвистывать начал. И у самых ворот вдруг ощутил на себе недобрый и узнающий взгляд. Напрягся и спокойно прошёл мимо, медленно покрываясь холодным потом.
Неуж там кто знакомый?
Да хоть бы и так! Мало ль у человека в Полоцке знакомых? Коль от всех шарахаться…
Миновал и, не выдержав, обернулся. Но ощущение чужого взгляда уже сгинуло без следа.
3. Ведун Радко
За мечом мы пустились сразу же после гибели Князя-Барса и возвращения в Киев. Волхвы велели, те самые, что великому князю тот меч и даровали.
По летней поре, пока ещё не спал днепровский разлив, на большом челне легко было добраться и до Хортицы. Колюта клялся, что знает, где лежит Рарог, и Колюта не соврал. По Днепру в ту пору шёл корабль за кораблём: на полдень — русские и варяжские; на полночь — грецкие и агарянские. Хортица показалась на третьи сутки. У полночного берега острова стояли грецкие купцы, на материковых берегах с обеих сторон — печенеги. Мы отгреблись на полдень и стали у той скального пятачка, где остался под камнями пепел Святославовых воев.
Как мы доставали меч — видела только ночь. Колюта на лодке сидел, по сторонам глядел, да за верёвкой приглядывал. А на верёвке я под воду нырял. Ведовская премудрость позволяла и под водой на глубине видеть, и без воздуха вдвое-втрое дольше терпеть. Всю ночь и нырял, застыл хуже собаки в лютень-месяц. А всё ж не впустую. А утром мы обратно по Днепру побежали. Клятва держала нас обоих крепче железа. И уже тогда я вдруг понял, что внезапно, сам того не чая, обрёл над отчаянным и угрюмым сотником странную власть.
Решал всё время я. Где прятаться. Куда прятаться. А самое главное — зачем прятаться.
И — вот странно! — ершистый и упрямый Колюта повиновался беспрекословно. Скорее всего, дело было в мече. Это не меня слушался Колюта — его! Рарог указывал и Колюте, и мне, Рарог сам лучше знал, что ему делать и где прятаться.
В Киев везти его было нельзя, это мы и сами понимали — великий князь Ярополк Святославич слишком мирволил христианам. И я, как и Колюта, до того и в мыслях не держа утаить меч, не сговариваясь, решили: в Киев — ни ногой! Не иначе, сам Рарог нам то и указал…
4. Колюта-сотский
На полоцкой улице плясал новый весенний день. Я сидел на подоконнике, чуть туповато глядя в отворённое окно и поглаживая пальцами переплёт. Ещё один день, такой же, как и всегда, как и многие прежде. Не радовало даже буйство весны, заметное даже здесь, в Полоцке, в полуночной стороне.
После того, как Радко выудил из омута Святославов меч, началась наша кочевая жизнь. Год мы прожили в Переяславле, но однажды Радко сказал вдруг, что видел, как к нему на улице кто-то подозрительно приглядывался. А меня в Переяславле и вовсе каждая собака знала. Может, и почудилось ведуну, да только и сам Рарог толкал нас в дорогу. И пошло…
Пересечен.
Червень.
Чернигов.
Дедославль.
Смоленск.
Новгород.
Ростов.
И ныне — Полоцк.
Вскоре после того, как князь Владимир убил князя Ярополка, Радко и предложил перебраться сюда, в Полоцк. Я сперва заартачился — Ярополк погиб, Владимиру помогали волхвы, Перуновы вои шли в первых рядах — самое время явить меч. Но Рарог сам решал, когда ему выйти на свет. И не пустил ни меня, ни Радко.
И теперь вот я сидел на подоконнике, смотрел на улицу и думал о разном.
