Аластор смог ходить. Сначала на костылях, зато уже через пару месяцев после произошедшего. Как-то Гектор зашёл к нему и протянул длинный тонкий свёрток. Это была трость с чёрным круглым набалдашником. «Подарок Мантикора», — сказал он, — «просил передать свои соболезнования».
«Здорово», — без особого воодушевления ответил Аластор, затем повернул ручку против часовой стрелки, сталь сверкнула под тусклой потолочной лампой, когда стилет изъяли из ножен.
«Это, чтобы ты не забывал, кто ты на самом деле». — Сказал Гектор сухо.
«Передай ему «спасибо», — отозвался Аластор.
«Хотя правильнее было бы сказать, «кем ты был», — заключил Гектор на прощанье и затем ушёл.
С тех пор жизнь Аластора оборвалась. Он больше не был, он даже не существовал, просто скитался целыми днями по подворотням Сциллы, пытаясь найти хоть что-то взамен. Он был пустым и его тошнило от этой пустоты. В какой-то момент Аластор понял, что перестал получать удовольствие от еды, перестал улыбаться, всё стало одинаковым и не вызывало в нём никаких эмоций. Он делал многое, желая хоть как-то заполнить эту пустоту, он снимал шлюх, но не находил в них ничего живого. Потом он взял себе привычку напиваться до беспамятства, отключаться посредством виски и наркотиков. Они тоже не несли удовольствия, но хотя бы притупляли восприятие его гнилой жизни. Потом, уже когда конец света начался, а счёт течения времени был официально сброшен, когда власти обнулили календарь, Аластор понял, что у него нет никого, кому он мог бы отдать свои деньги. Гектор посоветовал ему найти девушку или просто кого-то, чтобы перевести состояние Аластора на его счёт. Тогда он стал искать, но чем больше искал, тем яснее понимал, что эти брошенные питонам на съедение белые мыши куда больше нуждаются в скорой смерти, нежели в спасении и свободе. Тогда Аластор взял на себя новую миссию и стал убивать их, желая поскорее очистить мир от боли, позволить их душам обрести покой. Убивая, занимаясь своим старым преданным делом, он, наконец, стал чувствовать хоть что-то, его естество заходилось приятным трепетом с тем, как трёхголовый зверь получал свою добычу. Примерно через год после событий в «Чёртовом колесе», почти одновременно с началом конца света, Гектор сказал ему, что Минотавр погиб, застреленный на задании. Его смерть стала вместе с тем и началом конца для всего «Скиеса». Аластор не раз слышал, что Минотавра готовили на замену Гектору, он должен был возглавить фирму. Тем не менее после окончания отсчёта «Скиес» остался не у дел. Клиенты перевелись, слишком мало было желающих платить наёмникам за то, что и так произойдёт рано или поздно со всеми. Мир стоял у края пропасти, и всё постепенно теряло цену.
Идя по привокзальной площади поздно вечером, Аластор чувствовал хоть что-то, но это были не самые приятные чувства: боль в ноге, страх оказаться пойманным и какое-то безысходное отчаяние. В последний раз дома он был вчера вечером, он пришёл туда после того, как Эхо выставила его, пробыл несколько часов, взял трость и ушёл немного прогуляться. А потом срывал афиши. Срывал очень много афиш с надписью заглавными буквами: «ВНИМАНИЕ! РАЗЫСКИВАЕТСЯ УБИЙЦА!!!» и почти слышал их, почти слышал их шаги прямо у себя за спиной. Они искали его. И очень скоро они выйдут на верный путь.
Когда он подошёл к своему дому несколькими часами спустя, он заметил полицейских на улице и прошёл мимо. С тех пор он был в бегах, он ходил бездумно по этим спиралям, каждый раз натыкаясь на очередной тупик. Сердце клокотало в груди. Аластор не мог думать, не мог трезво соображать, мысли превратились в спутанный клубок ниток.
Где мальчик-газетчик? Что с ним было? Это он убил его? Он не помнил, не мог ориентироваться в пространстве. «Какой-то бесконечный бред», — думал Аластор. Вот старик, заменивший мальчишку. Лицо сморщенное, зубов, кажется, почти не осталось. Протягивает газету, грязную «Фантасмагорию», суёт прямо под нос. Нельзя сейчас попадаться. Вот и поезд приехал, стук колёс, волна пара. Интересно, куда он пойдёт? В Харибду? Это уродливое лицо с провалами на месте глаз. Запах перегара, сильный запах грязного тела. Скрюченные пальцы, обмотаны какой-то тряпкой. Похоже, скольких-то недостаёт. Газета прямо перед ним, и в ней та же история: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ УБИЙЦА!!!». Сколько же нужно восклицательных знаков, чтобы привлечь их внимание? Поворот трости, стремительное движение. Аластор бежит куда-то вглубь спиралей, теряется где-то, не понимает, что происходит.
В Шумы тоже нельзя. Никак нельзя. Тело Лиссы, распростёртое на полу. Сумасшедшие глаза, бегающие из стороны в сторону, натыкающиеся на чужие лица, наконец, обрели покой, замерли бездвижно. Он срывает с неё одежду, трёхголовый зверь неистово рычит и лает, он требует жертвоприношений. Её голое тело, её вопиющая истерическая нагота, тело, изуродованное болезнью, безумное, пока ещё горячее. Грязные пятна, повсюду грязь, но как он хочет забрать её тепло! Ложится рядом с ней, так же на бок, прижимается к её шее, к уху, на котором есть маленькая золотистая серёжка. Запах её немытых спутанных волос, кончики колют его лицо. Рядом никого нет, лишь ледяная атмосфера его бывшего дома, места, где он провёл своё короткое детство, углы, хранящие призраков прошлого. Гул машин, такой громкий, такой пронзительный, что невозможно разобрать свои собственные мысли. Раньше они всегда спали, затыкая уши. Она омерзительна, но она всё-таки женщина, почти как остальные женщины, почти как Эхо, только шея свёрнута под каким-то странным углом, и губы посерели. Он кладёт левую руку ей промеж ног, правой стягивает с себя штаны. Как же холодно. Эта зима бесконечна. Под левой рукой целый лес, непроходимые джунгли и колючие кустарники, в которых живут десятки копошащихся обитателей. И всё же она женщина, почти как та, что заговорила с ним в поезде, которая назвала его хорошим человеком, обещала зажечь свечу… хоть бы она не стала этого делать! Шумы жужжат, как рой ядовитых пчёл. «Давай!», — думает Аластор, приказывает самому себе очень громко, пытаясь перекричать мыслями гул машин. Но трёхглавый пёс по какой-то причине опешил. Может, потому что он бешеный. Бешеные собаки хотят есть и пить, но не могут, могут только рычать и кусаться. Он пытается ворваться в неё, но не может. От злости, от собственной беспомощности пёс скалится и рычит, и Аластор тоже. Лисса лежит с открытыми глазами, глазами, нашедшими покой. Аластор пытается снова, но снова безрезультатно. Со злостью ударив её по лицу, по спокойному лицу, не встретив сопротивления, не увидев никакой реакции, он начинает плакать и орать от боли, но никто не слышит его крика, Шумы продолжают греметь, снег продолжает падать. Только глаза Лиссы безвольно глядят в потолок, так же глядят и крошечные глазки газетчика из самой глубины двух провалов, так же смотрят в небеса глаза очень многих…
Проходит ещё час в тех же безумных петляниях. Куда угодно, только не домой. А когда он спал в последний раз? В доме Эхо, не иначе… когда это было?
Аластор находит себя только возле её двери. Уже поздно, очень поздно. А ещё за ним идёт след, за ним идут ищейки, прямо за ним. И сейчас поймают. Всё точно.
Он стучит в дверь, плохо отдавая себе отчёт. Из квартиры доносится грозный лай, почти минуту дверь никто не открывает. Аластор уже думает уйти, но тут в дверях появляется Эхо в ночной сорочке. Синяк начал сходить, но выглядит она всё равно несчастной.
— Эхо! Прежде чем закрыть дверь, дай мне сказать, пожалуйста! — затараторил Аластор, как только она делает попытку заговорить. — Прошу тебя! Выслушай, и я уйду! И я обещаю, ты больше меня не увидишь. Послушай, за мной хвост, у меня мало времени… я не причиню тебе вреда, хорошо? Мне нужно передать свои деньги кому-то, потому что со мной всё кончено. Ты должна согласиться! Просто скажи «да», и ты никогда меня больше не увидишь, я клянусь тебе. Я устрою всё остальное. Ты получишь солидную сумму денег и уедешь куда захочешь, я не знаю, сколько ещё осталось времени до того, как мир полностью падёт, но, наверное, что-то ещё осталось… Эхо, прошу, прими их.
