Потому что убедилась. Раз и навсегда.
Он был Малфоем. Вдоль и поперек, насквозь, до самых чертовых печенок. А она была дурой, чтобы когда-нибудь думать иначе. Изобретать фантазии об измученном сердце, кричащем об искуплении, попавшем в ловушку собственного отца.
Для Драко Малфоя больше не было оправданий.
Он дал ей это понять — яснее некуда. Прозрачно, как кристалл, eсли дело было только в этом. Все время. Просто способ унизить ее. Заставить истекать смазкой и оставить умирать от стыда. Шептать гадости и упиваться реакцией.
Запятнать образ Гермионы Грейнджер — хорошей девочки.
Какой ход в борьбе за власть.
Если дело было только в этом.
Может быть, они могли просто вернуться назад. Она бы ненавидела его больше, чем когда-либо. Сломленная. Готовая взорваться. Но оставленная в покое. Он получил все, что хотел. Вернуться к тому, что было. Сделать вид, что забыла, что когда-то пробовала темноту его рта. Вкус кожи.
Как будто никогда не раздвигала для него ноги.
Мерлин, Гермиона, почему ты была такой жуткой дурой?
И самое ужасное, вспомнила она, и будет помнить до самой смерти — это то, что она все еще. Изнемогала. Ее тело истекало влагой. Наверху. В собственной постели. После того, как он задал тот вопрос.
Все еще дрожала, стонала и плакала от желания. Унижение, уныние, отрицание. И жажда.
Она была девственницей. И почти ненавидела себя за это. Почему? Она была так осторожна. Рассудительна. Красива. Классическая дочь «твои родители должны тобой гордиться».
Девушка. Чистая. Непорочная.
Невинная.
Да. Невинная девушка, которая позволила бы Драко взять ее прямо на столе, жестко, сильно, так, чтобы стол раскололся. И продолжить. На полу. Снова и снова. Упрашивая, крича и умирая от желания — еще.
Да, мамочка. Ты должна очень гордиться.
И нет. Она больше не хотела об этом думать. Лежа в кровати. Так тяжело дыша, что был ясно слышен звук рвущегося изо рта воздуха. Возбужденная. Разочарованная. Опустошенная. И как она задрала юбку. Закрыла глаза, смаргивая слезы. Почувствовала их вкус на языке. И трогала себя.
Яростно.
Выгибаясь. Пульсирующие мускулы. Дергающиеся веки. Распухшая и промокшая. Пока желание не утихло.
Потому что, независимо от разума, ее тело было не радо, что он перестал. Прикасаться к ней. Смотреть на нее — так. Тот взгляд.
Тогда, на мгновение, Гермиона почувствовала что-то еще. В этих глазах, словно затянутых тучами.
«И что? Какого лешего ты думаешь, это было, ты, глупая девчонка?
Это было торжество. И больше ничего. Триумф. И как ты не догадалась, к чему все идет»?..
― Грейнджер.
Она дернулась, потом пошла быстрее.
― Грейнджер, не беги. Нам надо поговорить.
Ей не о чем с ним разговаривать. Нечего сказать.
И, слава Мерлину, они почти у кабинета. Почти пришли.
Даже если она боится того, что ждет за этой дверью, едва ли не больше, чем настырного голоса за спиной.
― Грейнджер, ты, тупая сука. Просто притормози, а?
Гермиона сжала кулаки.
Но, если честно. Она почти смеялась над собой. Теперь она вряд ли может не согласиться с титулом тупой суки, не правда ли?
Это она и есть. В точности.
Полная идиотка. Вообще дважды взглянуть в его сторону.
Вдруг он заступил ей дорогу. Злобно уставился на нее.
Но она посмотрела мимо него и поняла. Это бесполезно. Слишком поздно. Потому что дверь в кабинет Дамблдора — прямо за его спиной. И у него нет времени на то, чтобы сказать еще что-нибудь. Завязывать внутренности в узлы новыми откровениями или оскорблениями.
Она войдет в эту дверь. Разделается с этим. И продолжит избегать всего, что хоть как-то связано с ублюдком.
― Я захожу, Малфой, ― она нахмурилась, вызывающе наклонив голову. ― И, полагаю, мы быстрее сдвинемся с мертвой точки, если ты тоже войдешь.
― Сначала нам надо поговорить.
― Мне тебе нечего сказать.
Гермиона обошла его, с колотящимся сердцем, поднесла кулак к двери и громко стукнула три раза.
Она выдохнула, потому что… да… очевидно, неважно, как она напугана тем, что может сказать профессор, — все, что предотвращало столкновение с Драко, было благословением.
― Войдите, пожалуйста.
Но тут. Во рту у Гермионы пересохло.
И все «что-бы-это-значило» нахлынули на нее мощным, все сметающим потоком.
― Спасибо, что смогли придти без предварительной договоренности, мисс Грейнджер, мистер Малфой. ― Дамблдор по очереди кивнул обоим. ― Надеюсь, для вас еще не слишком поздно, ибо у меня есть неуместное пристрастие к импровизированным совещаниям.
«У старика много к чему неуместное пристрастие, — отметил Драко, стараясь не сверлить директора фирменным злобным взглядом. — Например, к существованию».
Он покосился на Гермиону. Она так вцепилась в подлокотники, что, казалось, ногти вот-вот выгнутся назад и сломаются.
И поделом ― за то, что все выходные была такой упрямой сукой и не дала ему ни малейшей возможности объясниться.
«Я знаю, что тебе плохо, Грейнджер, и изо всех сил стараюсь не обращать на это внимания.
Но это очень плохо получается: когда тебя нет рядом, и я не могу сбросить напряжение, оскорбляя тебя».
Это ощущалось, как удушье.
Монотонная речь Дамблдора снова вторглась в его сознание.
― Признаться, в последнее время я несколько обеспокоен, ― обманчиво мягко начал тот. ― И, прежде чем я продолжу, ― пожалуйста, не думайте, что я пригласил вас, чтобы заявить о вашей неспособности выполнять работу Старост.
Драко не мог не насладиться мгновенным облегчением, волной прокатившимся по телу. Застывшая в кресле Гермиона все еще излучала напряжение, а он уже немного расслабился, понимая, что сегодня их не разжалуют.
― …необходимую работу. Наоборот, вы были выбраны потому, что являетесь очень способными и знающими студентами, которые…
Тра-ля-ля, мели-блин-емеля и все такое. От голоса директора веки Драко наливались свинцом. Он не хочет здесь находиться. Ему это совершенно не нужно. Единственное, что хоть немного скрашивало ситуацию, это предоставлявшаяся возможность поговорить с Грейнджер.
Не то, чтобы ему этого так уж хотелось, — напомнил он себе, опустошенный, запутавшийся и переполненный тошнотворным ползучим чувством вины, от которого отчаянно пытался избавиться последние два дня.
Это удушье.
Без нее.
Без нее?
«Черт побери, и черт побери тебя.
Ты за это еще поплатишься».
«А теперь перестань думать. Как только стены разума рухнут, похоронив тебя под собой, ты уже не сможешь удержать рвоту. Прямо в этом кабинете… перед Дамблдором… рядом с ней… вот уж некстати.
