Я не смогла заставить себя упомянуть о последнем, мерзком моменте, когда другие кредиторы со своими дружками пришли сломать ногу моему отцу.
— И тогда ты начала охотиться?
— Нет. Несмотря на то, что мы перебрались в тот дом, оставшихся денег нам хватило ещё на три года, — сказала я. — Я начала охотиться, когда мне было четырнадцать.
Его глаза блеснули — ни следа война, вынужденного принять ношу Высшего Лорда.
— И вот ты здесь. Чему ещё ты научилась сама?
Может быть, это был зачарованный пруд или, возможно, это была искренняя заинтересованность в вопросе, но я улыбнулась и рассказала ему о годах в лесу.
***
Уставшая, но удивительно довольная несколькими часами купания, еды и отдыха в долине, на Люсьена я взглянула, когда мы ехали обратно в поместье во второй половине дня. Мы проезжали широко раскинувшийся луг молодой весенней травы, когда он поймал мой взгляд в десятый раз, и я приготовилась, когда он отстал от Тамлина.
Его металлический взгляд сузился на мне, в то время как другой оставался настороженным, не выражающим восторга.
— Да?
Этого было достаточно, чтобы убедить меня ничего не говорить о его прошлом. Я бы тоже ненавидела жалость. И он не знает меня — не достаточно хорошо, чтобы гарантировать что-либо, кроме негодования, если я принесу ему соболезнования, даже если его горе гложет меня изнутри.
Я дождалась, пока Тамлин не отъехал достаточно далеко, чтобы даже его слух Высшего Фэ не уловил моих слов.
— Я никогда не скажу тебе «спасибо» за твой совет с Суриэлем.
Люсьен напрягся.
— Правда?
Я посмотрела вперёд, на то, как легко едет Тамлин, а лошадь совершенно не обременяет могучий всадник.
— Если ты всё ещё хочешь моей смерти, — сказала я. — Ты должен постараться немного сильнее.
Люсьен выдохнул:
— Это не то, на что я рассчитывал.
Я уставилась на него долгим взглядом.
— Я бы и слезинки не проронил, — поправился он, и я знала, что это правда. — Но то, что случилось с тобой…
— Я пошутила, — сказала я, слегка улыбнувшись ему.
— Ты, вероятно, не сможешь простить меня так просто за то, что отправил тебя в опасность.
— Нет. И часть меня только и хочет того, что задать тебе трёпку за то, что не всё сказал о Суриэле. Но я понимаю: я человек, убивший твоего друга, и который теперь живёт в твоём доме, а ты должен мириться с этим. Я понимаю, — сказала я снова.
Он молчал довольно долго, я уже подумала, что он не будет отвечать. Едва я собралась ехать дальше, он заговорил:
— Тэм сказал, твой первый крик был ради спасения жизни Суриэля. Не твоей собственной.
— Это казалось правильным решением.
Взгляд, которым он окинул меня, был более задумчивым, чем он когда-либо прежде смотрел на меня.
— Я знаю слишком много Высших Фэ и низших фэйри, которые бы так не посчитали — или вообще не стали бы задумываться.
Он потянулся за чем-то с другой стороны и бросил это мне. Я с трудом удержалась в седле, а после разглядела предмет — инкрустированный драгоценностями охотничий нож.
— Я слышал твой крик, — сказал он, пока я изучала в руках оружие.
У меня никогда не было такого мастерски сделанного ножа, так идеально сбалансированного.
— И я сомневался. Не долго, но я сомневался, прежде чем броситься бежать. Хоть Тэм и оказался там вовремя, я нарушил своё слово в те секунды, что колебался, — он кивнул подбородком на нож. — Он твой. Не всади его мне в спину, пожалуйста.
Глава 19
На следующее утро прибыли мои краски и материалы оттуда, где их раздобыл Тамлин или прислуга, но прежде чем Тамлин позволил мне увидеть их, он увёл меня по множеству коридоров, пока мы не оказались в крыле, куда я ни разу не доходила, даже в своих ночных разведках. Он не сказал, куда мы идём, но я и так это знала. Мраморные полы блестели так ярко, словно их только что вымыли, а из открытых окон ветер приносил ароматы роз. Всё это — он сделал это для меня. Будто бы мне было дело до паутины и пыли.
Он остановился перед двустворчатыми деревянными дверями и легко улыбнулся мне, и этого было достаточно, чтобы я выпалила:
— Зачем делать что-то — что-то в этом роде?
Улыбка дрогнула.
— Прошло много времени с тех пор, как здесь был кто-то способный оценить все эти вещи. Мне нравится видеть, что они снова нужны.
Особенно, когда во всех остальных частях моей жизни столько смерти и крови.
Он распахнул двери галереи, и у меня перехватило дыхание.
Бледные деревянные полы мерцали в чистом ярком свете, льющемся из окон. В помещении было пусто, за исключением нескольких больших кресел и лавочек для просмотра… просмотра…
Я едва осознавала, что иду по длинной галерее и рассеянно прижимаю одну руку к шее, глядя на картины.
Так много, такие разные, но настолько гармонично организованы вместе… Столь разные взгляды, фрагменты и уголки мира. Пасторали, портреты, натюрморты… в каждой история и переживание, в каждой голос кричит, шепчет или воспевает о том моменте, том чувстве, каждая из них кричала сквозь время о том, что они были здесь, существовали. Некоторые из них были нарисованы так, как и я вижу, художники видели цвета и формы такими, как их видела и понимала я. О некоторых представленных цветах я не думала; это была словно дорога, позволяющая мне увидеть мир другими глазами — глазами того, кто рисовал их. Портал в разум существа, так непохожего на меня, и всё же… и всё же я смотрела на эти работы и понимала, чувствовала, мне было интересно.
— Я никогда не думал, — сказал Тамлин позади меня. — Что люди способны…
Он замолчал, когда я обернулась, моя рука от шеи спустилась к груди, где неистово билось моё сердце в радости, печали и подавляющем смирении — смирении перед этим великолепным искусством.
Он стоял у дверей, по-звериному склонив голову набок, слова всё ещё не сорвались с его языка.
Я вытерла мокрые щёки.
— Это…
Превосходно, чудесно, за пределами моих самых безумных грез. Я держала руку на сердце.
— Спасибо, — сказала я.
Это было всё, как я только могла показать ему, что эти картины — разрешение увидеть эту галерею — значат для меня.
— Приходи сюда, когда пожелаешь.
Я улыбнулась ему, едва способная вместить свет и яркость в моём сердце. Его ответная улыбка была осторожной, но сияющей, а затем он оставил меня одну любоваться галереей.
Я оставалась там часами — оставалась, пока не опьянела от искусства, пока не закружилась голова от голода и пока я не отправилась на поиски пищи.
После обеда, Элис показала мне пустую комнату на первом этаже, где был стол, заваленный холстами различных размеров, кистями, чьи деревянные ручки сверкали в идеальном солнечном свете, и красками — так много, очень много красок, помимо тех основных четырёх, на которые я надеялась, что у меня снова перехватило дыхание.
