— Творец велел почитать тех, кто дал тебе жизнь, — хорошее слово, «почитать». Оно совсем не обязывает любить… — Если он был чистильщиком, значит, давно мертв…
Не попросить ли у Первого разрешения покопаться в архивах, да не узнать, что за отряд тогда закрывал здесь прорыв? Впрочем, что от этого изменится? В глаза тому чистильщику не посмотреть, и не спросить, думал ли он, что творит. Впрочем, о чем он вообще? Сколько было таких до, и сколько еще будет после. Взять, вон, хоть Гейра. А сам он, совсем недавно, когда остановился лишь в шаге от…
— Сдох — туда и дорога, — сплюнула мать.
— Тебе виднее. А вам с отцом я действительно должен быть благодарен.
И благодарность — хорошее слово. Эрик поднялся, сунул руку за пазуху — после той истории, когда в них с Кнудом не узнали одаренных, решил, что перстень надо носить с собой, просто на всякий случай, а времени подогнать так и не нашлось. Дернул сильнее — шнур, на котором висело кольцо, больно рассадил кожу на шее. Ничего, затянет.
— Денег у меня с собой нет. — Он протянул перстень на ладони. — Но это стоит куда больше золотого.
Женщина не шелохнулась.
Эрик опустил руку, кольцо блеснуло в свете фонаря, устремившись к земле, и погасло. Развернулся к калитке.
— Больше я вас не потревожу.
— Бруни…
Он помедлил, не оборачиваясь:
— Теперь меня зовут Эрик.
Хорошо смазанные петли не скрипнули.
Ингрид выступила из темноты, едва он прикрыл калитку.
— Проводила? — спросил Эрик.
— Да. Славная девочка, жаль ее. И ничего не сделать.
Он кивнул — и в самом деле, ничего. Если бы Герд попала в руки целителя до того, как начала ходить, или хотя бы в первый год… Только откуда у деревенских возьмутся деньги на целителя?
Они двинулись по улице, сопровождаемые неумолчным лаем. Странно — в столице ночью было куда тише, чем в глухой деревне. Ингрид взяла его за руку, легонько сжала ладонь.
— Много успела услышать? — невесело усмехнулся Эрик.
— Достаточно.
— Только не надо меня жалеть.
— Жалеть тебя? — в ее голосе прозвучало искренне изумление. — Парня, который плетет так, что мне остается лишь завидовать? У которого руки-ноги на месте, светлая голова и отходчивый нрав? Жалеть?
— Вот насчет нрава — это ты чересчур.
— С остальным спорить не будешь? — рассмеялась Ингрид.
— Не буду.
Эрик сжал ее руку, молча благодаря. Так они и дошли до дома. Он открыл калитку, пропуская во двор.
— А твои живы?
Она пожала плечами.
— Меня нашли на пороге приюта, так что кто знает? Ни пеленки с вензелем, ни амулета — ну, знаешь, как это бывает в слезливых романах. Да и откуда бы…
И в самом деле. Куда проще бросить ненужного ребенка, чем кормить семь, а то и десять лет, выжидая, проявится ли дар — и кормить еще дольше, если не проявится. И такие люди не вышивают вензеля на пеленках, и уж тем более не оставят с младенцем амулет, который стоит немалых денег. У них и самих амулетов-то нет.
— Мы придумывали, конечно, — улыбнулась Ингрид. — Знатных родителей, с которыми что-то случилось — но они обязательно прознают о своих потерянных детях, найдут и заберут домой. Главное было не говорить воспитателям: выпорют, чтобы помнили свое место и не сочиняли невесть что. Да и остальным детям говорить не стоило, не засмеют, так донесут. А потом я стала старше, и поняла, что не стоит мечтать о несбыточном. Мой удел — монастырь. Если повезет.
А если не повезет — продадут в служанки, и молись, чтобы не глянулась хозяину. Потому что, когда он наиграется, или когда узнает жена, прислуга окажется на улице. Хорошо, если не брюхатая. Без рекомендаций. И тогда только в бордель… или в реку.
Эрик вздохнул, притянув ее ближе, обнял, коснулся губами лба.
— Не надо меня жалеть, — сказала Ингрид.
— Жалеть тебя? — усмехнулся он. — Ту, которая управляется с мечом так, что мне остается только завидовать?
Они рассмеялись хором, не торопясь разжимать объятья.
— А потом проявился дар, — закончила она. — Повезло.
Повезло — а, может, и нет, как знать? Жить в монастыре не хватая звезд с неба, может быть, стать настоятельницей — у нее бы получилось. Идти по веками предопределенному пути, так никогда и не узнав, чего лишилась? Сгореть за несколько лет, торопясь увидеть, узнать, ощутить? Кому довелось сравнивать?
— А что ты придумала про себя? — спросил Эрик, запуская пальцы ей в волосы.
Ингрид чуть отстранилась, заглядывая в глаза:
— Смеяться не будешь?
— Не буду, — пообещал он, снова привлекая ее к себе. Прижался щекой к щеке.
— Что я на самом деле королевишна дальней страны. Что меня украли разбойники и увезли далеко-далеко. Но когда-нибудь…
Она затихла, не шевелясь, только дыхание щекотало ухо, да напряглась в ожидании насмешки спина под его ладонью.
— Украденная королевишна, — улыбнулся он.
Она отодвинулась, снова заглядывая в лицо, ладони легли на грудь: вот-вот оттолкнет.
— Ты обещал не смеяться.
— Я не смеюсь, — прошептал Эрик прежде, чем поцеловать.
Ульвар поднял своих затемно — собирался к вечеру добраться до станции, а оттуда, как обычно, в столицу на перекладных.
Кнуд и Трин отчаянно зевали, Гейр посмеивался: позабавиться не дали, зато выспался, не то, что эти оболтусы. Ульвар выглядел как всегда, спокойным и собранным, и Эрик никак не мог поверить в те слова, что слышал собственными ушами. Может, примерещилось: на грани между сном и явью и не такое почудится.
Когда солнце поднялось над домами, пришел староста. Поклонившись, протянул Альмоду перстень.
— Свояченица утром у калитки нашла, кто-то из ваших обронил.
Альмод взял кольцо, подержал на ладони, разглядывая. Мотнул головой в сторону Фроди — тот понял, достал из кошеля монету. Староста ушел, не забыв спросить, всем ли довольны гости дорогие. Едва за его спиной закрылась дверь, Альмод швырнул перстень Эрику.
— Нашел, чем разбрасываться.
Эрик демонстративно покрутил его на пальце — мол, не держится.
— Ну да, загнали бедняжку, отощал, — хмыкнул Альмод.
Эрик снова покрутил перстень в руках. Послание было более чем ясным. Что ж, значит так. Впрочем, неужели он ждал чего-то другого?
— А если не врать? — сказал вдруг Альмод. — Себе, в первую очередь? Пошел к ним, потому что надеялся — узнают, вспомнят. Что есть место, где тебя ждут. Что есть кто-то, кому не наплевать, кому ты дорог не потому, что умница, красавец и вообще первый ученик, как той девке? А потом, когда понял…
— Заткнись! — не своим голосом заорал Эрик. Швырнул тем, что оказалось в руках — хорошо, хоть перстнем, был бы топор — и его бы запустил, не подумав. Рванулся к двери. Фроди перехватил на полпути, сгреб в охапку.
— Тихо-тихо… Все хорошо. Все будет хорошо.
Эрик дернулся, но объятья, только что бывшие мягкими, превратились в стальные — не вырваться, не сбежать, не укрыться, только и оставалось, что задрать голову, глядя в потолок и часто моргая. Сзади подошла Ингрид, прижалась всем телом, положила подбородок на плечо.
— Ну и зачем? — сказала она. — Ну, догадался, молодец. Вслух-то зачем?
— И в самом деле. — Фроди взъерошил Эрику волосы, точно успокаивая пса. — Хочешь, чтобы кончилось как со мной?
— Как с тобой не выйдет. Этот не сорвется.
Эрик рассмеялся. Рука Ингрид тихонько сжала его пальцы, и он вцепился в эту руку, точно она была последним, что могло удержать на той грани, за которой оставалась лишь рвущееся на части нутро да красная пелена перед глазами.
— Самообман — куда худший грех чем те, о которых проповедуют слуги Творца, — сказал Альмод.
— Вот спасибочки, благодетель, — всхлипнул Эрик.
— Дыши, — шепнул Фроди. — Просто дыши.
Эрик помотал головой. Не получалось. Как будто чье-то плетение обратило воздух в студень, который невозможно протолкнуть в легкие. Как будто грудь сковали железным обручем, точно бочку.
— Как выходит. Дыши. Медленно. — Фроди снова провел ладонью по затылку, взъерошивая волосы. Так мог бы обнимать старший брат, если бы он у Эрика когда-нибудь был. Если бы…
