Попивая чай, магистр рассказывал Дайму всякие разности, словно к нему в гости зашел любимый племянник, которого следует немедленно заманить в ученики. Говорил о магии, о политике, о столичной жизни — обо всем на свете, кроме того, что интересовало баронета. О будущем гостя маг не заикнулся. Но Дайм готов был подождать — раз маг соизволил строить из себя добрячка и беседовать о созависимости цвета и стихии, значит, что-то ему нужно от императорского бастарда, кроме как превратить в седьмого бездушного голема с именем-руной Ешу.
— Зеленый — единственный, недоступный людям. Чистокровным людям. Все потомки эльфов владеют магией природы и обладают иммунитетом к разуму, но остальные стихии им неподвластны. Отчасти из-за смешанных браков магически одаренных людей становится все меньше. Достаточно малейшей примеси гномьей крови, чтобы полностью исключить возможность стихийного дара, или эльфийской до пятого колена, чтобы природа вытеснила все остальные цвета.
Магистр рассказывал давно известные вещи, но Дайм слушал с интересом. Мэтр Хеуск, имеющий весьма слабый дар, по большей части ограничивался в обучении юного баронета теорией, а глава Конвента показывал живые картинки. Он поместил над столом фигурку человека, окутанную разноцветными оболочками — изнутри сияющей белой, сиреневой и дальше по цветам радуги, а снаружи черной. Маг гасил некоторые из оболочек, объясняя, как стихия выбирает носителя. По словам магистра выходило, что чем ближе по спектру располагаются цвета, тем сильнее маг и тем легче ему управлять потоками. За единственным исключением — магам, имеющим в спектре ауры желтый цвет искусства, с равной легкостью подчиняются любые другие цвета, вплоть до самых редких, крайних сочетаний. Но маги искусства рождаются в десятки раз реже остальных.
Особенно интересно магистр Шарьен объяснял, чем отличаются светлые, темные и сумрачные маги. До сих пор Дайм считал, что маги Сумерек — всего лишь древняя легенда. Но Его Светлость утверждал, что маги Грани, как иногда называют сумеречных, хоть и очень редко, но появляются. Просто распознать их сложно, и слишком часто они успевают сделать окончательный выбор до того, как осознают принадлежность Сумеркам. Откровением же для Дайма стали другие слова магистра Шарьена:
— Пусть сотня авторитетных исследователей утверждает, что у светлых и темных нет выбора. Ерунда. Врожденная склонность чрезвычайно сильна и практически всегда непреодолима. Но в любом темном есть хоть отблеск Света, как и в любом светлом крупица Тьмы. Это больше богословский вопрос, нежели практический. Два лика божества, брат и сестра, Тьма и Свет не могут существовать отдельно. И мы, люди и маги, изначально находимся между ними.
Постепенно Дайм начинал понимать, зачем магистр затеял лекцию о сущности магии. Если та фраза в письме Императора значила именно то, на что он надеялся, ни одна, самая малейшая крупица информации о внутренней политике Империи и отношениях между светлыми и темными не будет лишней. Баронет прочел достаточно книг, чтобы представлять себе и причины возникновения Империи, и основу её стабильности — равновесие между Тьмой и Светом, жесткие законы, не допускающие темных магов к верховной власти и ограничивающие их притязания участием в Конвенте, преподаванием в Академии Магических Искусств и частной магической практикой.
Закон, предусматривающий строжайшее наказание, вплоть до полного лишения дара за любое магическое воздействие на членов королевских фамилий всех семи провинций, высшую аристократию, военачальников и государственных чиновников, был придуман будущим Императором вместе с предшественником магистра Шарьена, Его Светлостью Серджи Рахманом, первым главой Конвента. Закон о Магии создавался специально для того, чтобы лишить темных возможности напрямую влиять на политику. Запрет касался и светлых, но их фактически не ограничивал — в королевских фамилиях если и рождались маги, то только светлые, и права наследования за ними сохранялись. Закон разве что не позволял магу занять пост регента при несовершеннолетнем короле, но власть и должности были для светлых скорее обязанностями и ответственностью, нежели предметом стремлений.
Собственно, именно Законы о Магии и о Династиях явились основным стимулом объединения независимых ранее государств под рукой Императора Кристиса две сотни лет назад. Немало государств ранее пострадало от произвола тёмных. Король давал подвластным территориям защиту и благословение именем Светлой Райны — и, стоило государству остаться без законного правителя, Сестра отворачивалась до тех пор, пока престол не занимал отпрыск одной из соседских династий.
Печальный опыт Ирсиды, за пятнадцать лет владычества темного Сиджа, магистра Школы Однглазой Рыбы, заполоненной бесплодными песками, показался соседям-королям достаточно веским аргументом в пользу единства. Кроме Закона о Магии и Закона о Династиях, Лерис Кристис ввел законы о единой имперской армии, объединив войска всех восьми стран, и законы о торговле и пошлинах, чем завоевал сердца и военных, и купцов, и простых людей — кто же не обрадуется сокращению налогов и укреплению безопасности? Со времен возникновения Имперского Флота даже пираты с Полуденных островов, до того регулярно грабившие приморские города и деревни Валанты, Ирсиды и Умлата, притихли и перестали появляться в виду берега.
В отличие от великих завоевателей прошлого, первый Император не разорял будущих подданных и не вел кровопролитных войн. Единственной кампанией, поспособствовавшей появлению Империи, было изгнание Школы Одноглазой Рыбы из той же многострадальной Ирсиды и восстановление на престоле законного наследника свергнутого короля.
С тех самых пор Империя не вела войн и не знала серьезных мятежей или бунтов. Но видимое спокойствие вовсе не означало спокойствия действительного. И магистр Шарьен, глава имперского Конвента магов, вовсе не из врожденной доброты воспротивился превращению самого младшего сына Императора в ещё одного бездушного голема-телохранителя. Светлый не без основания рассудил, что маг императорской крови весьма пригодится ему в политических играх и в вечном противостоянии с собственным заместителем, темным Пауком Тхемши.
Тогда, одиннадцать лет назад, Дайм мог лишь догадываться, в какие игры втягивает его добрейший магистр. Теперь же он знал.
Знал досконально причины столь не свойственного Императору великодушия.
Знал и то, что снова ответил бы на предложение отца согласием.
После беседы с магистром Шарьеном молчаливый слуга — все же от слуг глава Конвента не отказался — проводил юного баронета Маргрейта в комнату. Дайм уснул, едва забравшись в постель. Ему уже было все равно, от усталости или заботой магистра. Думать он все равно уже не мог.
