Острия не было, зато клинок был длинен — вполне хватит, чтобы снести голову. Фарн попятился. Неужели испугался клинка? А клинок в самом деле хорош- легок, удобен, и будто тянет бойца за собой. Теперь ЭРик был куда проворней Фарна. Первый же взмах клинка — и коготь со звонном переломился. Фарн еще пытался бороться, он то ускользал, то размахивал вторым когтем, надеясь выиграть время, чтобы вырастить разящее оружие вновь, но не успел. ЭРик вскочил на зубец и оттуда бросился вниз, вложив в эту атаку всю дарованную Анастасией силу. Фарн парировал удар когтем, но клинок срубил его, как гнилую ветку, а следом и сам Фарн распался на две половины, выплеснув из вен поток густой черной крови. — Ну что ж, когда мы вернемся, то уже не повстречаемся с ним, — прошептал ЭРик.
— Но вполне можем повстречать другого, — заметил штабс-капитан.
— Как вы сюда попали?
— Вы позвали меня, и я пришел. Ведь это ваш мир, значит, здесь может появиться любой, кого вы захотите видеть.
— Да, и те, кто умерли, тоже, — прошептал ЭРик.
Штабс-капитан понял его мысль.
— Нет, этого делать нельзя! Если она появится здесь, то обратной дороги в реальность уже не найдет.
— Тогда… — ЭРик вопросительно глянул на деда.
— Именно так. Вы должны отправиться в ее мир. Это единственный шанс.
Штабс-капитан наклонился и сорвал с шеи Фарна серебряный крестик. Помедлил и… надел его ЭРику на шею.
— Вот почему Фарн все время был впереди или рядом, — сказал Станислав Крутицкий. — Он всегда завладевает самым дорогим, а потом крутит человеком, как куклой.
— Именно с ним вы дрались на дуэли?
— Они все похожи друг на друга, и все носят одно и то же имя. Штабс-капитан протянул руку. — Верни мне клинок. Пока он тебе больше не понадобится.
Мир рушился.
Сначала ЭРик не мог понять, что происходит. Собор, царящий над площадью, плыл. Покачивался, как на волнах, и медленно опускался вниз, будто не было под его махиной дубовых свай, будто так и стоял он безопорно на податливой топкой земле, и земля эта его поглощала.
ЭРик приземлился возле парапета Синего моста. До собора еще предстояло добраться. Юноша почувствовал, как по спине пробежал озноб: если он не успеет, то погибнет вместе с Танчо. Он изо всех сил стиснул в руке талисман. Обычная коробка превратилась бы в комок исковерканной жести — эта лишь пружинила под пальцами.
ЭРик оглянулся. Мариинский дворец успел расколоться на три части, обрушился балкон, из окон бесшумно, как снежинки, сыпались стекла. В мире Танчо моросил мелкий, по-осеннему холодный дождь. Дождь, который так ненавидел ЭРик. Но листья на деревьях еще оставались зелеными: их охапками вместе с обломанными ветками гнал по асфальту ветер.
Мир Танчо погибал, разваливаясь на куски. Обернувшись в сторону Невского, ЭРик ничего не увидел, кроме серого пыльного облака, висящего в воздухе. Город лежал в руинах. Вода в Мойке поднялась и, переливаясь через парапет, заливала набережную, перегороженную обломками гранитных плит. Баррикады держались дольше города.
Медлить было нельзя, и ЭРик побежал к собору. Как две тонкие, бессильно раскинутые руки, в обе стороны от сквера тянулись садовые скамейки, перекрывая улицы. ЭРик перепрыгнул через них, не останавливаясь. Впереди, там, где переламываясь, асфальт уходил вниз, к оседающему собору, зияла трещина. ЭРик рванулся вперед. Он сумел перепрыгнуть, но асфальт у него под ногами стал проседать.
— Подожди! — крикнул ЭРик. — Еще минуточку подожди!
И, совершив безумный прыжок, грохнулся на ступени собора. Он оглянулся. Позади него не было ни асфальта, ни земли — собор парил в пустоте.
Взбежав по степеням, он на секунду коснулся гранитной колонны портика, будто уговаривал гранит из Пютерлакса продержаться чуть дольше. ЭРик толкнул дверь, ведущую внутрь собора. На счастье ее не заклинило, и он очутился внутри. Пол был завален осколками штукатурки и мрамора, пестрая россыпь мозаичных камней смешалась с серой пылью. Штукатурка со сферического купола обрушилась, обнажив скелет металлического каркаса. ЭРик пробирался сквозь груды обломков, ища, куда он должен положить талисман.
В центре собора на полу зияла черная дыра. ЭРик встал на колени и опустил в ямину Перунов глаз. Тот упал в глубину и лег в основание собора, под сплошной гранитный фундамент. Черная рана в полу тут же закрылась.
ЭРик поднялся с колен и огляделся. Вновь переливались красками фрески, сияла позолота. Все так же продолжал в вышине свой бесконечный полет серебряный голубь
«Ай-ай-ай, вы хотели обмануть меня, господин Фарн, — усмехнулся про себя ЭРик. — Если бы вы уничтожили Перунов глаз, то никогда бы я не смог возвратить жизнь Танчо…»
И, очень довольный собою, он двинулся к выходу. Но, сбежав по ступеням, ЭРик натолкнулся на невидимую стену. Мир Танчо не желал впускать его. Через мгновение все заволокло белым, как молоко, туманом. Единственное, что он успел разглядеть, — это ставший вновь невредимым Мариинский дворец.
«Ну ладно, Танчо, как хочешь», — покачал головой ЭРик и направился к лестнице, ведущей на колоннаду.
Но все же он успел заметить за те недолгие минуты, пока пребывал в этом мире, одну его странную особенность: в нем не было ни единого человека. Мир был абсолютно пуст, пропитанный ледяной атмосферой одиночества.
«Слушай, Танчо, я отвезу тебя в свой мир, и мы вместе погуляем по моему городу-крепости, — пообещал ЭРик, взбегая наверх по расходящимся веером ступеням, — поднимемся на бастионы и крепостные стены. Я не буду делать тайны из того, чему поклоняюсь».
Когда он поднялся на колоннаду, весь город уже затянуло плотной пеленой тумана. Лишь обзор на Сенатскую площадь оставался открытым. И если на остальной части города царило лето, то площадь вокруг Медного всадника была засыпана снегом. Здесь тоже не было ни души, на утоптанном снегу алели пятна крови, валялись брошенные кивера, сабли и старинные ружья.
— Вот так, — усмехнулся ЭРик, — у нас страсть к символам и героическим событиям. Но события всегда сами по себе. Мы терпеть не можем людей за их низости и обилие недостатков.
Вскоре и Сенатскую заволокло туманом.
— Эй, так не пойдет! — крикнул ЭРик. — Теперь не видно монорельса. Как же я прыгну в трамвай? Я разобьюсь!
Туман послушно отступил, и в воздухе, покоясь на ватных клубах, возник сверкающий синим огнем монорельс.
— Ладно, ладно, — поднял вверх руки ЭРик. — Пора подавать карету. Надеюсь, когда мы вернемся сюда вместе, найдется среди так любимых тобой символов память и моем пребывании в этом мире.
