Анастасия смутилась.
— Их здесь нет.
— Извини, дорогая, есть! — ЭРик по-плебейски ткнул пальцем в сторону часовни.
Он зашагал по набережной, и Анастасия не пыталась его задержать. Пора было возвращаться из этого милого мира, где очаровательные дамы, шурша шелками, шествовали в сопровождении красавцев-кавалеров. К реальности этот мир не имел отношения. В реальном мире тринадцатого года пьяный прадед Рика Круглова (не путать с ЭРиком Крутицким) хлещет водку в обществе певчих, закусывая домашними пирогами. А выгнанная мужем из дома прабабка сидит на лестнице, прижимая к груди голодных ребятишек.
Такая знакомая с детства картина!
Танчо спала, но слышала сквозь сон абсолютно все. Вот ЭРик поднимается, вот стискивает пальцами ее запястье, потом прижимает свою ладонь к ее шее. Нет, это не ласка, он будто спрашивает ее о чем-то. Но о чем? Он встряхивает ее тело. Ага! Он хочет ее разбудить. Танчо силится разлепить веки, но не может.
«Сейчас я проснусь», — хочет сказать, но губы не желают шевелиться.
Она слышит, как ЭРик встает, как ходит по комнате. Вот он подходит к окну — скрипнув, распахивается рама. Потом возвращается — она ощущает его дыхание на своей щеке.
«Он хочет меня поцеловать», — догадывается Танчо.
Но не ощущает прикосновения губ — ЭРик уходит, удаляются его шаги, с легким шорохом закрывается дверь в комнату.
«Да что ж это такое!» — хочет крикнуть Танчо, но губы по-прежнему не могут шевельнуться.
Слезы обиды закипают, но иссякают, так и не дойдя до глаз.
«Что со мной? Что такое?»
Теперь она по-настоящему пугается.
Из прихожей доносятся голоса, шум, крики, хлопает входная дверь, волна звуков врывается в комнату.
— Танечка, девочка моя! — кричит мать.
Танчо ощущает прикосновение горячих влажных ладоней. Мать голосит. Ну почему нельзя зажать уши, чтобы не слышать ее крика?
— Я убью этого гада! — Это уже кричит отец.
Наконец Танчо начинает догадываться. Но еще не хочет верить. Вновь чьи-то пальцы пытаются нащупать пульс. Но пульса-то нет! Нет! Она, Татьяна Белкина, двадцати лет отроду, умерла. Теперь она уже почти не ощущает прикосновений рук: ее тело теряет осязание, как прежде потеряло зрение. Скоро она перестанет слышать. Но почему тогда душа не покидает тело? Почему не парит под потолком и не взирает отстраненно на плачущих и рвущих на себе волосы людей? Почему не мчится по бесконечному, наполненному светом коридору сквозь сотканный из мрака туннель? Где это все? Где?
Вместо этого Танчо замурована в своем теряющем чувствительность теле. Она мечется в нем, как в тюрьме. Остановившееся сердце похоже на камень на дне замерзающего пруда. Теперь звуки уже почти не доходят до нее — Танчо различает лишь отдельные выкрики. Кажется, отец с матерью ругаются, как всегда. Она испытывает страх? Нет, теперь уже нет — только обиду: ради чего дана была жизнь? О чем ругаются родители? Хотят вызвать «скорую»? Неужели они на что-то надеются? Кто-то наклоняется над Танчо, приподнимает веко. И она видит свет — закатный отблеск, что падает из окон дома напротив в вечерние летние часы.
Свет! Солнце! В снопе рыжего света падает, вращаясь и рассыпая искры, Перунов глаз, опускается на дно узкого, пробитого в камне колодца. И когда талисман касается основания собора, ослепительный свет заставляет Танчо зажмуриться. Но прежде, чем окончательно возвращается свет, она видит…
— Она жива! — вопит отец. — Она жива! — Обнимает и трясет ее, как сумасшедший.
— Танечка, девочка моя. — Мать дышит ей в лицо перегаром коньяка и лекарств. — Дорогушенька моя, что случилось?
— Ничего, я спала. — Танчо морщится и хочет отстраниться.
Меньше всего на свете ей сейчас хочется говорить с кем бы то ни было. Сердце, отвыкшее биться, то колотится, как сумасшедшее, то замирает. Интересно, ЭРик после воскрешения чувствовал то же самое?
— Дай ей коньячку, — посоветовал отец. — Это укрепить силы.
Мать тут же сунула ей в руки свой фужер. Ну почему они не могут хоть минуту помолчать? Если Танчо сейчас, сию минуту, не вспомнит, что же видела в то мгновение перед возвращением, то уже не вспомнит никогда.
— Послушай, Танечка, как этот тип оказался у нас в доме? — подступала с вопросами мать. — Ты что, с ним?..
— Я его привела! — отрезала Танчо.
Видение на миг прояснилось: каркас купола, осыпавшиеся фрески, лицо человека… Она внутренне содрогнулась. Как он мог очутиться там, где она никому не позволяла быть?
— Танчо, как ты могла! — надрывалась мать. — С этим проходимцем! Он же жулик!
Отец ухватил Ирину за руку и оттащил к двери:
— Оставь девочку в покое!
— Но ты же грозил его задушить!
— Не спорю, — согласился Николай Григорьевич. — Это проходимец. Ну и что? Он может втюхать кому угодно и что угодно. Ему верят! Верят! Не говоря уже о силе. Вспомни про пистолет!.. Танчо, представляешь, — фальшиво рассмеялся Белкин, — твой ухажер смял в руках пистолет, как комок глины.
— Ага, ты испугался! — взвизгнула Ирина. — Ты готов…
Белкин не дал ей договорить очередную гадость и вытащил супругу за дверь.
Танчо накинула на плечи халат и подошла к окну. Как хорошо вновь увидеть солнце — пусть это только отблеск в чужом окне! Танчо потянулась, расправляя затекшее от мертвого сна тела.
Опять родительские крики за дверью — так знакомо! Ты умираешь, возвращаешься, а они все ссорятся и делят между собой твое будущее.
«Неужели ЭРик побывал в моем мире?!» — Теперь эта мысль не вызывала прежнего приступа неловкости и стыда.
Напротив, странная нежность, от которой перехватывает дыхание, подступила к сердцу. Она представила свой город, где вместо безликих коробок и серых, сталинских, тюремного вида строений стоят удивительные дома, сочетающие в себе изысканность с монументальностью, сказочность с индустриализмом в естественном обаянии камня.
Нет, пожалуй, этой части города ЭРик видеть не мог. А жаль.
Самое трудное — это возвращаться в реальный мир. Земля несется навстречу, грозя превратить тебя в лепешку. Секунда просрочки — и тебя размажет по асфальту. Слишком рано — и ты рискуешь совершить прыжок в чужой мир, а не в реальность.
От удара ЭРик потерял способность видеть и слышать, но он знал, что остался жив, и знал, что вернулся назад. Первыми возвратились звуки, хотя все вокруг продолжало тонуть в темноте.
— Что с ним? — спрашивал визгливый женский голос, обладательница которого не собиралась никому помогать, зато хотела знать все.
