Орлана услышала, как за её спиной Аластар приказывает охране:
— Не выпускать её из замка.
Как оправдывается на невысказанные обвинения подоспевший начальник караула:
— Она же принцесса. Приказа задержать её не было.
Эйрин обернулась: лицо и руки были изрезаны в кровь, но губы кривила прежняя неприятная усмешка. И только тут оцепенение покинуло Орлану.
— Стой, — приказала она и зашагала к дочери мимо заснувших зеркал, мимо тёмных окон. Орлане всё казалось, что хрустят под каблуками туфель осколки, как будто кости убитых. Она думала, что её сердце сейчас остановится — просто не выдержит.
Зло сузив глаза, Эйрин развернулась и бегом кинулась к дверям.
— Остановись немедленно! — отчаянно крикнула Орлана вслед.
Из залы её не выпустили стражники, скрестившие мечи. Эйрин затравленно оглянулась, встретилась взглядом с императрицей и вдруг осела на пол, руками закрывая исцарапанное лицо. В тёмных волосах запутались осколки, похожие на слёзы, и руки дрожали, располосованные от запястий до локтей. Кровь пачкала мрамор.
Орлана замерла в шаге от неё, сделав охранникам знак опустить оружие. Она на секунду закрыла глаза, чтобы перевести сбившееся дыхание и вернуть спокойствие. Теперь и правда стало легче — как будто расслабилась натянутая верёвка ловчего, и разом отпустило гадкое предчувствие. Разжался обруч, стискивающий грудь.
— Куда ты собралась? Нужно обработать раны.
Орлана взяла Эйрин за скользкий от крови локоть, заставила подняться. Та дрожала, но на удивление почти не сопротивлялась. Может, у неё не было сил.
— Пожалуйста, пригласите ко мне целителя. — Орлана взглянула на Аластара: тот хмуро кивнул в ответ.
От Эйрин и правда пахло подземельем, это не чудилось. Пока они поднимались в спальню, Орлана всё боялась, что дочь вырвется и побежит вниз по лестнице, оставляя за собой следы крови, как раненый зверь. Боялась, поэтому сильнее сжимала её локоть, до того, что онемели пальцы. Эйрин едва плелась.
В спальне Орлана усадила её на кровать. Сердце немного успокоилось, хоть кровь всё ещё молотом стучала в висках.
— Не бойся, порезы не глубокие. Всё заживёт. Не плачь. — Голос опять был хриплым и ледяным, и горло ныло от несказанных слов, и сводило скулы, но Орлана ничего не могла с этим поделать. Что ещё она могла ей сказать? Ну разве что — «не бойся».
Она присела у ног дочери, взяла её за плечи. Эйрин трясло, и неясно — от слёз ли. Неуклюже, но с силой она попыталась вырваться. Грубая ткань платья чуть не затрещала под пальцами Орланы.
«Что ты сделала с собой, что ты сделала…»
Орлана убирала волосы с лица дочери, а та отворачивалась, не давая Орлане взглянуть себе в глаза. Не давая поймать себя за ладони, испачканные кровью и ещё чем-то чёрным, наверное, древней пылью, осевшей на стенах храма.
В дверь тихо стукнулись.
— Да, входите, — слишком громко от волнения разрешила Орлана и поднялась.
Явился придворный целитель — мужчина с мягким голосом, предпочитавший не смотреть Орлане в лицо. Он долго возился с Эйрин, пока Орлана ходила по комнате, разглядывая свои руки, перепачканные кровью, и не могла найти места. Она смотрела на Эйрин — та почти не шевелилась, но ссутуленные плечи всё ещё подрагивали.
Когда он довёл свою работу до конца и ушёл, Орлана села на кровать рядом с дочерью. На руках той вместо порезов осталось нежно-розовые отметины — затянутся совсем к завтрашнему утру. Орлана коснулась её запястья, как будто не верила глазам.
— О чём ты думала вообще? А если бы остались шрамы?
Эйрин дёрнулась, вскидывая голову, в конце концов, давая взглянуть себе в глаза, а вместо этого Орлана смотрела на её растрескавшиеся губы и дорожки слёз на щеках.
— Шрамы? После всего ты можешь сказать только: а если бы остались шрамы? — Голос Эйрин сорвался на той же высокой ноте, на которой возник, и она сжала зубы, как будто испугалась сама себя.
Орлана взглянула на её руки — пальцы с обломанными ногтями сжимали подол тёмно-зелёного платья, и казалось, бархат вот-вот порвётся под руками Эйрин.
— А о чём хочешь поговорить ты? Я слушаю.
Её дочь сидела рядом, сжавшаяся в комок, похожая на кошку, загнанную в угол стаей собак — готовится к смерти, но утащит за собой как можно больше врагов, и шерсть на загривке — дыбом. Эйрин смотрела исподлобья, как та самая кошка, когтями вцеплялась в платье матери и, если бы посмела, то, наверное, вцепилась бы зубами ей в шею.
— Ну, — вздохнула Орлана. — Ты вышла из храма только для того, чтобы гневно смотреть на меня? Вряд ли. Говори же, не тяни время.
— Мне отвратительно то, что ты делаешь.
— Что именно я делаю, Эйрин? — Орлана накрыла её руку своей. Прекрасно зная, что дочь ненавидит прикосновения, и вывернется из объятий, и не даст коснуться своего плеча, Орлана питала слабую надежду. Что, если её вцепившиеся в платье пальцы — не когти затравленной кошки, а страх, что Орлана может уйти, не договорив.
Рука Эйрин напряглась.
— Выходишь за него замуж. И я знаю всё о вашем ребёнке. Не воображай, что я такая дура. Ты что, его любишь? — сквозь зубы спросила Эйрин.
Тихо шумел за окнами ветер. Орлана молчала, считая до десяти, и рассматривала пригоршню шпилек, брошенных под зеркалом. Всё заново. Ну конечно, если Эйрин заговорила, то разве чтобы снова рассказать своей ненависти.
— Ну разве дело в Аластаре? Ты ушла в храм ещё до того, как мы с ним решили пожениться.
Она ощутила, как ещё сильнее сжались пальцы Эйрин, и её ногти через ткань платья царапнули кожу Орланы. Эйрин опустила взгляд, мышцы на её шее напряглись, и, захлёбываясь в собственных словах, она прошептала:
— Я вас ненавижу.
Орлана тяжело вздохнула.
— Иди в ванную. Хватит бродить по замку, как пугало огородное. Я распоряжусь, чтобы тебе принесли новую одежду. И если ты боишься, что я накажу тебя за то, что ты помогала устроить переворот, можешь успокоиться. Я тебя давно простила.
Тут Эйрин сорвалась. Кажется, все слова, что были внутри неё, запертые молчанием, вырвались наружу, криком, хрипом, воем сквозь сжатые зубы, когда связных фраз уже не получалось.
— Забери своё паршивое прощение обратно, мне оно без надобности. Если бы я захотела, я бы устроила такое, что переворот показался бы тебе игрушками! Ты же такая безвольная, ты всё мне простишь, потому что ты меня любишь. И ничего мне не сделаешь. А я тебя ненавижу, ясно?
Звук пощёчины замер под сводами. Эйрин коротко всхлипнула и повалилась на кровать, трясясь от рыданий.
Ни разу в жизни Орлана её не ударила, даже не шлёпнула в детстве. Знала, что не поднимется рука, и в душе поселится чувство вины. Ладонь теперь пощипывало эфемерной болью.
