– Я по ним плакать не стану. А лебедь с собой заберем.
– Понравилось тебе, видно, спать рядом с ней? – язвительно шепнула Лютава.
Она старалась не давать волю ревности, но видела множество разных сложностей, которые принесет этот выбор.
– Не без этого, – согласился Лютомер. – Правда, надо же и мне когда-нибудь в люди возвращаться, а то, вон, Хвалис решил, что я не приду никогда, и в князья нацелился сесть. А возвращаться – жениться надо. Где я лучше найду? Это же Лада настоящая.
– Да ты что, братец, не шутя хочешь ее за себя взять? – Лютава приподнялась и даже выпуталась из овчины, в которую с таким тщанием куталась, чтобы хотя бы сверху, сквозь густую тьму, заглянуть ему в лицо.
– Ну… Может, не сейчас еще…
– Ты хуже Молинки! – напустилась на него Лютава. – Она от любви последний ум потеряла, и ты туда же!
– Да погоди ты! – Лютомер сел, повернулся к ней и крепко схватил за руку, чтобы подчинить и заставить выслушать. – Я же не сейчас! Когда твой… Твоего…
Она его поняла: он хотел сказать, что когда дух-покровитель укажет ей мужа и они поневоле расстанутся. Он давно уже решил, что его женитьба состоится только после ее замужества – не раньше. Знакомство с Семиславой чуть не поколебало его решимость, но он сам понимал: в лесу белой лебеди не место, а уйти из леса, оставив там Лютаву, он не сможет.
– Ну, пусть в Ратиславле поживет пока, – продолжал он. – А там, как твой черный волк объявится…
– Да я не об этом! – шипела Лютава. – Ну, братец, нашел ты себе Ладу! Семь лет выбирал, так уж выбрал!
– А что, не нравится она тебе? Она вроде дева не злая. Полюбит меня – уживемся. А ведь все при ней – и красавица, и род какой, и волхва! А вдруг тебя далеко увезут – кто у нас после стрыйки Молигневы старшей будет? Обиляна?
– Да это же война с вятичами, и не через год, а сейчас! Святомер за нее зубами в горло вцепится – даже тебе! Сам видел: он аж трясется, как о ней думает, даже про хазар забыл! Если она на днях в Воротынце не объявится, он все свое войско, что на хазар приготовил, на Угру поведет! Вот чтоб мне провалиться! Нет, братец любезный! Если ты всей Угре погибели немедленной не желаешь, ты этого не сделаешь!
Лютомер молчал, признавая справедливость ее слов.
– Хотя эта, по-моему, тоже не прочь, – намекнула Лютава, которая все эти дни замечала в глазах Семиславы, устремленных на Лютомера, чувства, весьма далекие от ненависти.
– Она сейчас сама себя не помнит. Потом очнется, проклянет еще – так что и мне мало не покажется. Не могу же я ее всю жизнь под чарами держать. Как тот витязь, что всю жизнь от жены ее лебединые крылья прятал.
– Ну, что я тебя, уговаривать, что ли, буду? – пробормотала Лютава и вспомнила: – Как будто мне война со Святомером очень нужна! Сплю и вижу… Да и Хвалиса там оставлять глупо! Я бы тоже это сокровище век не видела, но если его Святке оставить – на Угру он пойдет в первых рядах! Тогда уж точно все выйдет, как он задумал: Святомер и тебя погубит, и род наш изведет, а его в Ратиславле князем посадит. И дочку ему свою отдаст, раз уж тебе не понадобилась. Нет уж, нам сейчас не время ладу петь! Нам бы до дома добраться и всех своих привезти. А о чужих потом будем думать. Когда с силами соберемся. Что там еще от смолян слышно? Может, пока мы тут по Оке гуляем, там уже княгиня Избрана Велеборовна на Угру за данью и войском приехала!
– Ладно, спи давай! – Лютомеру надоел этот разговор, от которого только становилось тяжелее на душе. – Хватит беды выдумывать. Нам их Недоля сама напрядет на кривое веретено – только успевай разматывать…
Семислава пошевелилась во сне и вдруг обняла его, прижалась лицом к плечу. Лютомера пробрало, и он глубоко вздохнул, пытаясь одолеть мучительное желание. Он твердил себе: ей снится, что она лежит дома и обнимает мужа, князя Святомера… И сам не верил.
Лютава долго не могла заснуть. Она и раньше понимала, что когда-нибудь у ее брата появится жена, но сейчас впервые увидела въяве женщину, которая могла очутиться на этом месте. И не могла отделаться от чувства – не ревности, а зависти. Семислава была замужем, и ничто пока не указывало, что она может когда-нибудь достаться Лютомеру, но она была достойна его, внушала ему влечение, и при этом между ними не стояла нерушимой стеной общая кровь.
А когда Лютава все-таки заснула, ей снилось, что она стала огромной, как земля, глубокой, как бездна. Она лежала на ложе из тьмы, укрытая тонким зеленым одеялом трав, а синее ночное небо склонялось над ней, сияя белым огнем звездных глаз. Он касался ее губ поцелуем, и от этого у нее возникало ощущение падения – она проваливалась глубже и глубже в черноту, где шумели реки Подземья, и их темные воды размывали и уносили последнюю память о том, что когда-то она была простой смертной женщиной…
Сильно вздрагивая, Лютава просыпалась. Не в первый раз она видела эти сны и давно уже научилась понимать: так нельзя. Поцелуи Лютомера открывали для них эту бездну. И если они не желают туда рухнуть, едва начав свой земной путь, им не следует преступать человеческие законы. Когда-нибудь любовь Велеса примет та, что от поцелуев его не закатится во тьму, а расцветет для новой жизни…
* * *
В Воротынце дни проходили в тягостном ожидании вестей. Войско волновалось – медлить с началом похода было больше нельзя, хазары не стоят на месте, да и припасы у людей не бесконечные. Но Святомер и слышать не хотел о том, чтобы уйти, не дождавшись возвращения жены. Ярко даже радовался задержке. Он каждый день навещал невесту, но прежней радости в этих встречах не находил. Молинку будто подменили: она едва узнавала его, и в глазах ее отражалось вместо прежней любви лишь мучительное недоумение.
– Да что же это такое, матушка моя! – восклицал Ярко. – Ведь сглазили ее! Испортил оборотень лесной, сестру не пожалел, лишь бы нам не досталась!
Чернава неизменно присутствовала при их свиданиях и ни на миг не оставляла Ярко с девушкой одного.
– Не испортил, – утешала его княгиня. – Это пройдет.
– Когда пройдет? Мне со дня на день в поход идти!
– Как из похода вернешься, она уж прежняя будет, – отвечала мать, подавляя вздох.
Ей было жаль сына, которого ожидает такое разочарование. Сама она поворожила еще в день отъезда угрян и легко выяснила, что именно угренский оборотень сделал с двумя девушками на берегу перед отплытием. Ничего мудреного – обычные чары под названием отвод глаз. Это настолько просто, что отводить глаза умеют многие, в основном женщины, даже не обученные ничему. Разве редкость, что страшненькая, но бойкая и веселая молодка умеет внушить всем мужикам вокруг, что она – красавица? И ведь верят. Оборотень же сделал очень похожую вещь – наложил на Гордяну облик Молинки, якобы оставшейся у вятичей, а на Молинку – облик Гордяни, якобы отданной ему в жены и уехавшей.
