В принципе, я бы мог. Например, отправил бы его постучать к ним в дверь и нахально сказать, что заходит. Часть девчонок точно бы испугалась, и страх бы серыми волнами просочился из раздевалки. Дальше я бы превратил его во что-нибудь жуткое, например, щупальца, которые крадутся по полу через щель — и полуодетые девушки с визгами бы вылетели в коридор. Да, я такое мог. Но зачем?
— А более стандартного способа познакомиться ты не можешь придумать? — хмыкнул я.
Наконец, хихикая, в светло-синей спортивной форме из-за двери, которая уже мысленно подверглась атаке от мужской части нашей группы, вынырнули девушки и группками разбрелись по залу. Надо признать, форма на них смотрелась куда изящнее, чем на нас, обтягивая все, что можно обтянуть, во всех нужных местах.
— Ну вот любуйся, — заметил я, — только не слишком откровенно.
Появившись одной из последних, к нам быстрым шагом направилась Роза, на которой форма выглядела не так провокационно, как на некоторых из ее сверстниц. Перефразируя слова с прошлого урока — нет плохих и хороших фигур, однако у некоторых преимущества были побольше, чем у других. Косясь на чужие преимущества, Генка повернулся к ней.
— Кстати, а почему ты нас со своей соседкой по комнате не познакомила?
— Ева Островская — моя соседка, — со смешком отозвалась Роза и села рядом с нами. — Если хочешь, знакомься.
Ева тем временем расхаживала по залу, тщательно, даже придирчиво его осматривая. Не особо обтягивая, форма на ее угловатой фигурке однако смотрелась как вторая кожа — в этом ей было явно комфортнее, чем в юбке. Внезапно она поймала мой взгляд и сурово свела брови — мол, не пялься. Было бы еще на что.
— И как? — я отвернулся к Розе.
— В первый день было нормально. Но как только она увидела, что я с вами общаюсь, она со мной больше не разговаривает. Так что в целом в комнате очень тихо. Оно и к лучшему, — добавила подруга. — Видели бы вы, какая у нее татуировка жуткая…
— Где? — оживленно уточнил Генка.
— Под грудью.
Он тут же уставился в указанном направлении, изучая аккуратные острые холмики под синей майкой. Я его слегка толкнул под бок, намекая пялиться поприличнее. Следом, явно заметив, Островская послала сердитый взгляд уже ему.
— А у тебя татуировка есть? — спросил я у Розы.
— Нет, — она мотнула головой, — мама мне запретила до двадцатилетия.
— Вообще-то, — Генка повернулся к ней, — это не маме решать.
— Скажи это моей маме, — фыркнула она.
Дверь около коридора с раздевалками вдруг широко распахнулась, и оттуда появился последний человек, которого я вообще ожидал здесь увидеть. Ковалевский в строгом сером костюме, с жилеткой и пиджаком, смотревшимися в спортзале попросту чужеродно, окинул нашу группу ленивым взглядом и направился к выходу. Я мигом вскочил со скамейки и поспешил за ним, радуясь, что его не придется искать после уроков. Мне показалось, что он меня заметил и, как ни странно, зашагал еще бодрее. Хотя в его случае это было и не странно.
Нагнал я его только в коридоре первого этажа — шагах в десяти от спортзала.
— Григорий Николаевич, — позвал я.
Ковалевский медленно остановился и повернулся.
— Вежливые люди, — заметил он, — начинают разговор с приветствия.
А ничего, что он как бы и сам не поздоровался?
— Добрый день, — сказал я. — А вы мой куратор?
— Да, Александр, — ответил он таким тоном, словно об этом жалел.
— У меня к вам вопрос. Личный, — добавил я. — В какое время к вам лучше зайти?
— До книги по этикету вы, видимо, еще не добрались, — с иронией протянул он. — Я бы порекомендовал начинать вопрос со слова “можно”.
Если так угодно, могу даже руку поднять.
— Можно в какое время к вам зайти? — спросил я.
Ковалевский усмехнулся.
— Иногда мне жаль, что розги вышли из обихода. После трех зайдите в мой кабинет, — и, развернувшись, ушел.
Заглушая его шаги, по академии громкой трелью пронесся звонок. Я торопливо вернулся в спортзал. Однако стоило переступить порог, как перед глазами замаячила мощная спина Федора Рогозина, вышедшего оттуда же, откуда и его коллега пару минут назад. Густой слой татуировок на огромных мускулистых руках словно был выставлен всем на обозрение, призывая то ли ими восхищаться, то ли их опасаться.
Наш преподаватель остановился в центре зала и молча сделал знак всем подняться. Студенты тут же вскочили со скамеек, и я поспешил присоединиться к остальным.
— Опоздавший, стоять! — зычно бросил он, будто обращаясь к солдату.
Я без особой охоты остановился.
— Один мой друг, — неожиданно доверительно сообщил нам Рогозин, — часто сетует, что к провинившимся студентам нельзя применять физическое насилие. Но это ему нельзя, — добавил он с ухмылкой, от которой его длинный шрам еще шире расплылся по щеке, — а на моих занятиях вполне можно…
Глава 25. Стратегия превосходства
На пару мгновений взгляд Рогозина замер на мне, но не зло или угрожающе, а как-то ехидно.
— Опоздал, — раскатисто выдал он, — двадцать отжиманий в углу!
Татуированная ручища показала на пустой от матов угол, будто специально подготовленный для подобных развлечений. Я молча свернул туда.
— Да иди, сдавай нормы ГТО! — подал голос Голицын.
— Судя по всему, — ехидный взгляд Рогозина мигом переключился на него, — тебе тоже не повредит их сдать. Двадцать отжиманий там же.
— Но, Федор Юрьевич… — пробормотал тот.
Косматые брови преподавателя насмешливо дернулись вверх. Не закончив, Голицын стиснул зубы и потащился в угол, где я уже устроился на полу. Он плюхнулся рядом, косясь на меня с такой досадой, словно не сам был виноват.
— Что ты все время выделываешься? — бросил я, начав отжиматься.
— Да то, что меня бесят выскочки вроде тебя! — буркнул он, начав следом.
— И еще по десять каждому за болтовню, — сказал Рогозин, наблюдая за нами.
— Доволен? — проворчал с пола Голицын.
— И еще по десять, — сообщил Рогозин. — Обоим.
Вот кто реально был доволен.
— Все из-за тебя! — сквозь зубы процедил Голицын.
— Да замолкни ты уже! — цыкнул я.
— И еще по десять каждому, — добавил Рогозин еще довольнее.
Такими темпами и правда сдам тут нормы ГТО. Тем временем наш похожий на богатыря преподаватель отвернулся к остальным студентам, которые стояли молча и неподвижно, явно не желая начинать занятие с разминки на полу.
— Можете отмереть и сесть, — милостиво разрешил Рогозин.
Воздух тут же наполнился скрипом скамеек, стоявших одним длинным рядом. Вся наша группа послушно села, напоминая из моего угла стаю синиц на ветке.
— Что такое, — обвел студентов глазами Рогозин, — магический бой?
Ответ пришел в голову сам — из учебника, который я читал в поезде и автором которого был он. Собственно, это и была первая фраза его учебника.
— Магический бой, — сказал я, отжимаясь, — это русская рулетка.
Рогозин неторопливо повернул голову ко мне.
— Правильно, — кивнул он. — Еще пять отжиманий.
— Сейчас-то за что? — не понял я.
— Да просто так. Нравишься ты мне, — шрам снова пополз по щеке, словно растягивая его ухмылку до самого уха.
Лучше бы он показывал свою симпатию как-то по-другому. Голицын рядом открыл рот, собираясь что-то злорадно вякнуть, но сразу же его закрыл, видимо, решив не увеличивать время разминки.
— Магический бой, — Рогозин опять отвернулся к ряду скамеек, — как русская рулетка. Точно не знаешь, кто выпадет и что противник может. В любом бою у кого-то есть преимущество в атаке, а у кого-то — в обороне. Преимущество и в том, и в том дает превосходство, а это — залог победы…
Слушая, я чуть не сбился со счета — что-то интересное всегда вытесняет из головы что-то рутинное. Тело продолжало отжиматься само, пока мозг ловил каждое слово.
— Цель наших занятий, — продолжал Рогозин, — чтобы вы добились превосходства над любым противником. А чтобы добиться превосходства, надо знать свои сильные и слабые стороны. И слабости надо уменьшать…
