– Да, но тогда мы попадем в Кишень-град в темноте, – предположил Рамон.
– Верно. Но это уже не будет иметь значения.
– Почему?
– Темные твари не сунутся в мертвый город. Нелюди зарыли там множество амулетов-оберегов, переступить через которые лесная нечисть не в силах.
Фляга с водой прошла по кругу и снова вернулась к Глебу. Он сделал еще глоток, завинтил ее и вновь повесил на пояс. Потом стянул с плеч плащ, бросил его на траву и сказал:
– Отдыхаем пять минут. Потом двигаемся дальше.
Глава седьмая
Последняя схватка
Толмач Рамон окинул взглядом кресты, надгробия, домовины и прошептал:
– Так вон ты какая – обитель вечной ночи и молчания!
Из-за каменной, полуразрушенной домовины вышел мертвец в дырявом, пропитанном грязью рубище. Он остановился и стал вертеть головой, не то прислушиваясь к чему-то, не то принюхиваясь. Лицо его наполовину сгнило, и там, где положено быть щекам, желтели полустертые, измазанные глиной зубы.
Рамон выхватил из ножен кинжалы и шагнул к упырю, но Глеб положил ему руку на плечо и сказал:
– Нет. Он нас не видит.
– Но он пытается нас найти.
– Пусть. Упырь испытывает тревогу, но не может понять, что его беспокоит.
И они осторожно двинулись дальше. Еще трижды им попадались на пути упыри, но ни один из мертвецов, несмотря на явное беспокойство, не смог учуять путников.
Наконец, они вышли с погоста. Впереди был Кишень-град.
– Какое здесь странное небо, – сказала Бровка, глядя на багровый небосвод. – Как будто подсвеченное заревом пожара.
– Первоход, ты, должно быть, уже привык ко всему этому? – поинтересовался, боязливо поглядывая вокруг, Хлопуша.
– К этому нельзя привыкнуть, – сухо обронил Глеб.
По мертвому городу передвигались уже в темноте. В багровом свете, льющемся на город с ночного неба, Кишень-град выглядел неестественно красиво и жутко. Развалины зданий, белеющие в сумраке, казались призрачными.
Башня, про которую рассказывала Глебу вещунья Голица, находилась примерно в двух верстах от границы города. Она возвышалась над подклетами и полуразрушенными стенами, будто огромный широкоплечий великан с отрубленной головой.
Глеб и Хлопуша шагали чуть впереди, обнажив мечи и зорко оглядывая все вокруг. За ними шла Бровка. А замыкал шествие толмач Рамон. В руках его поблескивали кинжалы. Шагая по узкой незарастающей тропке, он то и дело бросал по сторонам тревожные, недоверчивые взгляды. За каждой полуразрушенной белокаменной кладкой, за каждым поросшим мхом валуном ему чудилась опасность.
Путники прошли уже версту, когда земля под их ногами дрогнула, и вдруг прямо поперек тропы, разделяя Глеба с Хлопушей и Рамона с Бровкой, с треском пробежал глубокий раскол.
Рамон схватил Бровку за руку и дернул на себя, и тут раскол у ее ног с грохотом расширился, превратившись в узкую длинную яму.
На дне ямы кто-то громко застонал. Рамон заслонил собою Бровку, затем нагнулся и заглянул вниз. На дне ямы царил мрак, но ему показалось, что он увидел светлые очертания человека.
– Рамон… – позвал снизу голос. – Рамон, мальчик мой, это я… твой отец… Мариус Гандольфини.
– Отец! – изумленно воскликнул Рамон.
– Да… Язычники сожгли наш дом и ранили меня… Но я жив… Помоги мне, сынок… Вытащи меня отсюда…
Бровка вцепилась пальцами Рамону в плечо и попыталась оттащить его от края ямы, а Глеб выругался и побежал вдоль края раскола, отделившего его от Бровки и толмача, чтобы обойти трещину вокруг.
– Рамон! – окликнула Бровка. – Рамон, что с тобой?
– Он зовет меня, – глухо проговорил толмач, вглядываясь во тьму.
– Кто? – удивилась Бровка. – Кто зовет тебя? Я ничего не слышу!
– Это мой отец. Я должен ему помочь.
– Рамон, там никого нет! – крикнула Бровка. – Это тебе только кажется!
– Я должен ему помочь, – угрюмо повторил толмач и оттолкнул от себя Бровку.
– Помочь, – снова пробормотал он, опускаясь на колени. – Надо ему помочь.
– Рамон, нет! – рявкнул Глеб, огибая край раскола.
Толмач вздрогнул, и на мгновение взгляд его прояснился, но тут голос со дна вновь позвал его:
– Рамон, мальчик мой, я ранен… Спустись и помоги мне выбраться…
– Да-да, – растерянно проговорил толмач. – Я сейчас…
Он подался к влекущей его тьме. Бровка схватила толмача за широкий пояс и рванула на себя. Рамон зашатался на краю ямы, повиснув на поясе и глядя расширившимися глазами во тьму раскола.
Пояс угрожающе затрещал, но тут на помощь Бровке подоспел Глеб – он ухватил парня за плечи и одним мощным рывком отшвырнул его от разлома.
Наваждение прошло. Рамон тряхнул головой и, удивленно взглянув на Глеба, спросил:
– Что это было?
– Ловушка. Как ты себя чувствуешь?
– Tutto e’bene quel che finisce bene… – пробормотал толмач. – Все хорошо, что хорошо кончается.
– Тогда вставай на ноги и пошли. В мертвом городе нельзя долго стоять на одном месте. А уж тем более сидеть.
Глеб помог Рамону подняться на ноги. Втроем они осторожно обошли разверзшуюся яму, стараясь держаться подальше он края раскола, и присоединились к Хлопуше, который все это время стоял возле большого валуна с перекошенным от страха лицом.
Дальше пошли с еще большей осторожностью и в полном молчании. Но вдруг Рамон остановился.
– Шрамы, – пробормотал он. Потом посмотрел на Глеба напряженным взглядом и окликнул: – Первоход!
Глеб остановился:
– Что еще?
– Когда ты подавал мне руку, я увидел на твоем запястье шрамы.
– Ну да. У меня есть шрамы. И что?
Даже в багровом тусклом свете стало видно, как побледнело лицо толмача, как сошлись на переносице его черные брови и как вздулись желваки на его щеках.
– Значит, это был ты? – хрипло проговорил он.
– Что? – не понял Глеб. – О чем ты?
– Ты убил мою Улиту. Ты задушил ее, чудовище!
Смертоносные кинжалы тускло сверкнули в руках толмача.
– Ты ошибаешься, Рамон. Я не…
– Твои шрамы, – проговорил толмач обескровленными губами. – Они тебя выдали. О, коварство!
Глеб досадливо поморщился, потом перевел взгляд на башню и сказал:
– Слушай, сейчас не время сводить счеты. Мы почти у це…
– Ты знал Улиту? Отвечай!
– Знал. Но я…
Лицо Рамона страдальчески дернулось.
– О, пропасть ада, поглоти меня! – прошептал он. – Вытаскивай свой меч, мерзавец, и защищайся!
– Я не хочу с тобой драться, – сказал Глеб.
– Не хочешь? Ну, так тебе придется!
И с этими словами Рамон бросился на Глеба. Хлопуша и Бровик попытались остановить его, но он выскользнул из их рук, как гибкий уж, и нанес Глебу молниеносный удар. Однако ярость сделала движения толмача не такими выверенными и точными, как обычно, и Первоход сумел увернуться.
