В парадных залах главной башни творилась страшная суета. Снимались перегородки, в обычное время отделявшие одно помещение от другого; весь второй этаж был превращен в огромный общий зал. Из специальных хранилищ извлекли разобранную мебель и несколько дней сооружали из досок сиденья и столы. Отовсюду приносили медные сосуды, в том числе и старые. Из Кемпера привезли целый воз глиняных мисок; что до дичи и птицы, до хлебов и прочего угощения, то все это доставляли телегами и бочками!
За минувшие полгода сир Ив сильно вырос, хотя по-прежнему оставался узким в плечах. Отцовский доспех оказался мальчику не слишком-то впору, но переделывать ничего не стали — по росту подошло, и ладно!
Сир Вран потратил немало времени, подыскивая одежду подходящего цвета: все должно было быть наилучшего качества. И в вечер перед посвящением сир Ив был приведен в маленькую отдельную комнату наверху башни, где ожидали его аккуратно разложенные на сундуках предметы: штаны — коричневые, как земля, в которую когда-нибудь ляжет воин; рубаха — красная, как кровь, которую он прольет; плащ — белый, в знак чистоты его помыслов; пояс — золотой, драгоценный, как сам рыцарский орден.
Сир Вран поднялся туда вслед за племянником и некоторое время стоял в дверях, наблюдая за тем, как сир Ив рассматривает приготовленные для него вещи. Наконец Вран нарушил молчание:
— Вам нравится? Клянусь берцовой костью святой Женевьевы, мне стоило немалых трудов раздобыть все это!
Юноша удивленно посмотрел на своего дядю.
— Смысл ваших последних слов не вполне понятен, но я благодарен вам… Я счастлив, — прибавил он, благоговейно прикасаясь к поясу.
Доспехи были вычищены, ремни их смазаны и приведены в надлежащий вид, а главная рыцарская святыня, меч, вложенный в ножны, находился на отдельном сундуке, и под него была постелена белая шелковая ткань.
— Теперь вам надлежит облачиться, спуститься в часовню и провести там ночь бдения над оружием, — продолжал сир Вран, почему-то облизываясь. — Вы сегодня ели что-нибудь, племянник?
Сир Ив покачал головой.
— Как я мог!.. Нет, все мои мысли — только о том, что предстоит. Будет лучше, если я выдержу самый строгий пост. Не вы ли учили меня закалять тело и дух?
— Во всяком случае, такое умение вам пригодится, — ответил сир Вран. Он усмехнулся и отвел глаза.
Племянник вздохнул — так глубоко, как только дозволило ему естество, — и коснулся кончиками пальцев рукояти меча.
— Какой красивый! — шепнул он. — Подумать только, целую ночь я смогу созерцать его без всякой помехи.
— Разве что вы заснете, — улыбнулся Вран.
Ив тряхнул головой.
— Как я могу заснуть! Во всем моем теле нет ни одной частицы, которая не трепетала бы перед тем, что ожидает меня наутро.
— Я позову Эрри — пусть отнесет доспехи в часовню, — сказал Вран, поворачиваясь, чтобы уйти.
Эрри был солдат из замкового гарнизона, которому поручили роль оруженосца при юном сеньоре. Он ничем не был примечателен, и по этой причине Ив не слишком жаловал его. «Как мне полюбить человека, если нет в нем ни единой черты, которая отличала бы его от множества других?» — вздыхал юноша наедине с собой.
Он знал, что обязан отыскать в Эрри нечто особенное, присущее только ему одному. Однако сам Эрри отнюдь не облегчал Иву задачу. Светловолосый, круглолицый, молчаливый, он являлся на зов после того, как его окликнут дважды, и притом никогда, казалось, не верил, что кто-то может обратить внимание именно на него. Почему из всех солдат Вран выбрал Эрри для роли оруженосца — осталось для Ива загадкой, но юноша принял это как должное.
Сейчас во всем, что делал Вран, наставник Ива в вопросах рыцарства, молодой сеньор Керморван склонен был усматривать особенный, глубинный смысл. Возможно, бесцветный скучный оруженосец, с которым нельзя даже толком поговорить, входит в число необходимых испытаний.
Так думал Ив, спускаясь вслед за Эрри по узкой винтовой лестнице. Эрри так нагрузился доспехами, что его не было видно из-за груды металла, только доносилось пыхтение.
Они вышли во двор и пересекли его, направляясь в часовню.
Часовня эта стояла отдельно от прочих замковых строений и представляла собой еще одну оборонительную башню, возвышавшуюся над стеной. На ее крыше была оборудована площадка для лучников или дозорных. Весь верхний этаж занимали боеприпасы, а нижний был отдан алтарю и трем небольшим фигурам: Пресвятой Девы, распятию и святому Эрве.
Пресвятая Дева была самой старой из статуй: закутанная в складчатое покрывало, она сидела, вжавшись в трон. Ее лицо, непропорционально большое, прорезали темные трещины. Сколько ни старались, не могли отмыть их — камень состарился, пыль въелась в него, забилась во все поры и щели, так что в конце концов статую оставили в покое: пусть остается как есть.
Святой Эрве стоял с арфой в руке. Ив особенно любил эту скульптуру. Она также была каменной, но гораздо более новой. Когда на нее падал свет, она начинала испускать тихое сияние, и Иву, особенно когда он был маленьким, чудилось, будто он видит в этом сиянии отражение райского света.
Ибо святой Эрве, очутившись в раю после долгих лет своей праведной жизни на земле, сразу же предстал перед Иисусом. И что же сделал Эрве, когда увидел перед собой Господа? Он не стал благодарить за то, что его забрали в райские обители; он не упомянул ни об одной из своих заслуг (что было бы, кстати, невежливо и неуместно!). Нет, вместо всего этого он начал петь о той стране, которую любил больше всего на свете, — он начал петь о Бретани, и воспел ее перед самим Иисусом!
Сир Ив всегда вспоминал об этом, когда думал о месте своего рождения. Подумать только! Хотелось бы Иву знать, какими словами восхвалял святой Эрве Бретань: уж наверняка упомянул все достопримечательные места, перечислил реки и озера, назвал леса… Может быть, и о замке Керморван говорил.
Хорошо бы святой Эрве не обмолвился в раю о том, что Керморван был проклят влюбленными, которых разлучил Эрван де Керморван. Это, в конце концов, внутреннее дело семьи, и Ив, когда вырастет, с ним разберется; ну а на небесах об этом судачить незачем.
Поэтому Ив смотрел на статую святого Эрве не только с любовью, но также и испытующе, пытаясь угадать: проболтался тот насчет проклятия или сумел сдержаться и смолчал. Бретонцы любят посплетничать — как, впрочем, и все рожденные женщиной, — но, быть может, святые хоть немного отличаются в этом от остальных.
Третья фигура, как уже упоминалось, была распятием. Его устанавливали по приказанию Алена де Керморвана лет через пять после достопамятной победы над Аленом де Мезлоаном. Для того сир Ален вызвал из города искусного резчика по дереву.
