Она подошла к ограждению и заглянула вниз. Алиса висела на руках — вернее, на одной руке; пальцы левой сомкнулись на железной трубе ограждения. Пальцы правой пытались удержаться за бетон, но все время соскальзывали.
По трассе, в пятидесяти метрах под ними, прокатил самосвал. Водитель решил, что пора передать руль сменщику — мерещатся девушки в длинных платьях, висящие на мостах. Или это манекен, новая разновидность рекламы?
Мысленно отсчитывая секунды, Ирина пролезла между горизонтальными трубами ограждения и перехватила за запястье правую Алисину руку. В этот самый момент над домом народного художника Раевского раскрылись первые цветы большого фейерверка.
* * *
— Ой блин… Ну вот же… Да видел я этот джип, даже примерно знаю, кто это… Ох суки, ну они уже не отвертятся…
Так бормотал Серега, помогая Ирине усаживать очень тихую, с разбитыми локтями и коленями, но в общем целую Алису на мотоцикл.
— И сразу вызвать «Скорую», — сурово напутствовала Ирина. — Она в шоке, не видишь?
— Я нормально, — хрипло отозвалась Алиса.
— Поезжай!
Серега, ревя мотором, поспешил с места аварии обратно к дому, где цвели в небе синие, зеленые, красные огни. Несколько минут Ирина стояла, глядя на них и ни о чем не думая.
Она сама была в шоке.
— Без четверти двенадцать, — прошелестел демон, появляясь у нее за спиной.
Ирина глядела на фейерверк.
— Еще пятнадцать минут…
Если бы демону нужен был воздух, Ирина определила бы, что сейчас он задыхался.
— Это оно и было, — снова забормотал Олег. — Оно и было… С моста на дорогу — верная смерть… Или под колесами той машины… Знаешь, как они зовут велосипедистов? «Хрустики»…
— Это они тех, кто на скутерах, так зовут.
Над домом народного художника Раевского просыпался золотой дождь.
— Ира, — тихо сказал демон, — ты как?
— Нормально.
— Ира, ты… крута до невозможности, — он очень боялся пафоса и потому подбирал подростковые глупые словечки. Тоже мне, демон. Нашел чего бояться.
Она молча подняла Алисин велосипед. Колесо погнулось «восьмеркой», рама была цела; опираясь одной ногой на педаль, как на самокате, Ирина спустилась с моста и подобрала в кустах прежний велик Вовы. Фонарик горел среди зарослей дикой малины.
Ведьма взобралась на раму мужского велосипеда и покатила рядом женский, держа оба руля двумя руками.
Никогда раньше она так не ездила.
— Ты ее спасла, — сказал демон. — И его тоже.
Ведьма не ответила.
— Знаешь, — сказал демон с такой интонацией, будто ему разрешили говорить после тысячи лет молчания, — я бы хотел, чтобы ты была счастлива. Я бы… если бы я мог. Если бы я был жив.
Собаки, слегка обалдевшие от всех этих ночных перемещений, лаяли за заборами уже без прежней злости.
— Спасибо, — сказала Ирина, помолчав.
Фейерверк прекратился. Над домами и лесом залегла еще более темная, бархатная, осенняя тьма.
* * *
Она почувствовала неладное, уже подъезжая к дому.
Во дворе никого не было. За стеклянными дверями, в холле, метались тени. Бросив велосипеды, Ирина бегом взбежала на крыльцо.
Центром всеобщего внимания, как и прежде, был именинник. Народный художник Раевский стоял у стола, и ни тени прежнего благодушия не было на его желтом лице:
— Творческий путь?! В глаза плевать… Медом мазать… Суки… Да в жопу такой творческий путь! Это же гноище… Эти мои…
Он с силой швырнул баночку с хреном, и свекольно-розовая клякса расцветила аллегорическую картину на стене.
— Гений… народный художник… вы же из меня выпили, твари сладкоголосые… я же сдохнуть хочу, на это глядя… А пропадите вы!
И он опрокинул стол, и недоеденные пирожные запрыгали по паркету.
К художнику уже подбирался со льстивой улыбкой управляющий Толик:
— Эдуард Васильевич, вы так устали… Это нервный срыв… Просто отдохнуть, и все будет…
— Пшел вон!
И народный художник подхватил ближайший стул; стул был тяжелый, но и Эдуард Васильевич казался в этот момент могучим, как Голиаф. Он отвел снаряд назад, будто собираясь метнуть в Толика, и тот отпрянул, а близко стоявших гостей будто ветром сдуло.
Почтенная старуха в лиловом ожерелье стояла, возведя глаза горе, всем своим видом выказывая благородное возмущение. Дама с бриллиантами всхлипывала. Молодчик в нелепо сидящем смокинге, присев за стол, как пулеметчик, снимал художника мобильным телефоном.
— Пропади оно все, — тоскливо сказал Раевский, слепо шаря глазами по груде подарков и поздравительных адресов. — Дохлое… воняет. Думал, один раз…
Он с силой обрушил стул на кучу подарков — полетели осколки и лепестки.
— Старая я шлюха! — слезливо выкрикнул художник. — Такой талант просрать!
Он развернулся и пошел прочь, и гости и сбежавшиеся официанты расступались перед ним, шарахались, прятались друг другу за спины. Какая-то женщина торопливо начала оттирать хрен с аллегорической картины.
Люди заговорили все разом. Очень немногие казались огорченными: большая часть уже воображала, каково будет все это описывать в блоге, рассказывать друзьям, и как удивятся зрители, и каково будет слушателям по ту сторону студийного микрофона. Богатый, знаменитый, все у него есть — а поди ж ты! Так и сказал — «просрать»? Да вот честное слово!
Ирина выскочила в холл. Алиса сидела в кресле, едва живая, и рядом хлопотала девушка-медсестра в белом халате (все-таки кому-то пригодился белый халат). Ирина молча порадовалась, что внучка не была свидетельницей отвратительной сцены. Хоть от этого судьба избавила девчонку; ведьма издали улыбнулась Алисе, которая казалась очень сонной — лошадиная доза успокоительного на фоне алкоголя. Пусть поспит, утро вечера мудренее. Такие дни называют вторым рождением — она выжила и доживет теперь до старости, и справит девяностолетие в кругу родственников и друзей…
— Без пяти, — прошептал ей на ухо демон. Ирина повернула голову:
— Что?!
— Без пяти двенадцать. Где он?
* * *
Народный художник уходил стремительно. Взбежал по лестнице с гладкими деревянными ступенями, с коваными перилами; Ирина успела заметить за фигурной решеткой — уже на самом верху — его мягкие кожаные туфли.
Здесь все было мягко, гладко, безукоризненно: деревянные поверхности, кожа, сталь, матовый свет. Здесь заканчивалась гостевая часть дома и начиналась приватная, но в момент всеобщей суматохи и растерянности некому было остановить ведьму, бегущую следом.
— Эдуард Васильевич!
Он даже не оглянулся. Ускорил шаг, свернул в коридор за массивной дубовой дверью.
